За чужую свободу
Шрифт:
Копф дрожащими руками пересчитал монеты. Теперь он уже не сомневался, что перед ним русский боярин. Кто, кроме русского, может так безумно швырять деньги?
– Хорошо, – сказал он, – кто бы вы ни были (Копф перешел на почтительное» вы»), – я постараюсь проводить вас. Я надеюсь, что это мне удастся. Мы выйдем ночью.
– Решено, – произнес молодой человек, – а я отдохну.
С этими словами он лег на стоящую в углу постель и скоро, по – видимому, заснул.
Старик долго всматривался в его лицо. Его мучило любопытство, но не было возможности удовлетворить
Платок был тонкий, хорошего полотна. В углу платка виднелась корона и под ней монограмма» Л. Б.». Копф покачал головой и осторожно положил его на кровать рядом со спящим. Потом отошел в угол, раскрыл сундучок, вынул из него кожаную куртку, такие же штаны и пару старых пистолетов. С наступлением темноты молодой человек проснулся. Копф был уже готов. Сон, видимо, подкрепил молодого человека.
– Пора? – спросил он.
– Скоро, скоро, – ответил старик, – мы еще успеем закусить.
Он подал хлеб, сыр и кувшин пива. Не торопясь они закусили, выпили, выкурили по трубке и поздним вечером вышли в опасный путь…
Буквы на платке верно указывали имя владельца. Этот молодой крестьянин был князь Левон.
Он сам ясно не понимал, как ему удалось спастись. Когда после битвы он впервые пришел в себя, он увидел себя в маленькой полутемной комнатке, похожей на чулан. В углу словно кто-то копошился.
– Кто там? – спросил Левон по – русски.
– Славу Богу, вы пришли в себя, господин офицер, – услышал он ответ на немецком языке
Тогда Левон произнес по – немецки:
– Скажите, где я?
Чья-то рука отдернула от окна занавеску, и Левон увидел молоденькую девушку, бедно, но чисто одетую.
Левон сделал движение и застонал от боли. Ему показалось, что на всем теле его нет ни одного живого места.
– Ради Бога, тише, – продолжал тот же голос, – вам вредно всякое движение. Погодите, я сейчас сяду около вас и все вам расскажу.
Она налила стакан молока, поставила рядом с ним на табуретку и сама села на стул около кровати.
У нее было милое, чистое лицо с темными глазами. Темно – русые волосы были заплетены в две косы.
– Ну, теперь слушайте, – начала она. – Вы в селе Земме, в двух милях от Дрездена, в квартире сельского учителя Отто Циммера, у которого есть дочь Мария, – это я. Теперь я расскажу, что знаю про вас. Вас провозили здесь вместе с раненым французским офицером французские санитары. По дороге сочли вас мертвым и поручили лестным жителям похоронить вас, непременно в вашем мундире. Они осмотрели ваш бумажник и велели хранить его на всякий случай, если потом найдутся ваши родные. Мой отец присутствовал при этом. Когда они уехали он увидел, что вы живы. Тогда он перевез вас к себе, и Бог помог нам, – с чувством закончила она, – вы пришли в себя. Это было двадцать восьмого августа.
– А сегодня? – слабым голосом спросил Левон.
– А сегодня пятнадцатое сентября, – ответила Мария. – Но теперь довольно. Выпейте молока и постарайтесь заснуть.
Она встала.
– Благодарю, я русский офицер, и моя фамилия Бахтеев, – тихо сказал Левон, закрывая глаза.
С этого дня его выздоровление пошло быстрым ходом. Рана в плечо заживала. Главная опасность была вызвана страшным ударом по голове. Голова не была разрублена. Удар был нанесен, должно быть, банником. Можно было ожидать воспаления мозга, но теперь опасность миновала.
– Уж как мы боялись, – рассказывала Мария, – чтобы к нам не заглянули баварцы или виртембержцы. Французы – те ничего. Но эти едва ли пощадили бы вас, а вместе с вами и нас за укрывательство. А вы как нарочно все время бредили по – русски, господин Бахтеев.
– Я бредил? – спросил Левон, – о чем же?
– Мы не понимаем по – русски, – покраснев, ответила Мария.
– Но я же называл кого-нибудь? – допытывался Левон
– Вы часто повторяли одно женское имя, – тихо и смущенно ответила Мария, – но я не помню его, – торопливо добавила она.
Старый Циммер относился к Левону, как к родному. Своим обликом, разговорами, энтузиазмом он очень напоминал Левону Готлиба Гардера. Мария оказалась развитой молодой девушкой. Она хорошо пела, и Левон с удовольствием слушал ее. После перенесенных страданий, и нравственных и физических, в его душу снизошло какое-то успокоение, какая-то кроткая и умиляющая примиренность с жизнью и с людьми. С тоской и любовью, но без тени озлобления, думал он об Ирине и обвинял себя. Зачем он уступил чувству ревнивой ненависти и уехал сразу, с презрением к ней? Не лучше ли было прийти к ней, остановить ее, если не поздно, а если поздно, пожалеть и поддержать ее, слабую, одинокую? А, быть может, это все не то, что заподозрил он?.. И разве можно было произносить приговор, не зная, есть ли вина? Что теперь там? Его, конечно, уже оплакивают как мертвого. Какой удар для дяди! Для его друзей, если они еще живы… И чувство жалости к ним и к себе наполняло его душу…
Он не знал, чем отблагодарить Циммера и его дочь за свое спасение. По счастью, на нем уцелел пояс с деньгами. Но едва он заикнулся о деньгах, как старик обиженно замахал руками.
Эти дни, проведенные в тихом домике Циммера, были отрадой для его усталого сердца. Старик передавал ему все новости. Он рассказал, что русские одержали большую победу под Кульмом, что Ней был разбит под Денневицем, а Удино при Гросс – Беерене и что дела французов плохи. Что Наполеон стягивает свои войска к Лейпцигу и что туда же идут массы союзных войск.
В одно утро, когда Левон чувствовал себя крепче, он решительно объявил, что идет к своим. Несмотря на все возражения, он стоял на своем. Уступая ему, Циммер приобрел для него простую одежду, и Левон отправился в Дрезден, провожаемый благословениями старого учителя и его дочери.
Но он плохо рассчитал свои силы и свалился у дома Копфа, который и подобрал его, приютил на несколько дней и теперь вел тайными тропинками к Фрейбергу…
XII