За державу обидно
Шрифт:
Потом был звонок: «Послезавтра собеседование в ЦК». Собрался ехать, но через час дали команду отставить. Прошло еще две недели. Опять звонок: «Прибыть для собеседования!» Прибыл, предъявил партийный билет, прошел к указанному кабинету.
Если в первое мое посещение в кабинете и вокруг него царила благостная тишина, то сейчас картина разительно изменилась. Я не помню подробностей, но суть в том, что где-то в Западной группе войск заблудший танк — вылез на железнодорожное полотно, столкнулся с поездом, погибло и было ранено большое количество пассажиров, шло крутое разбирательство. Шум стоял великий, вокруг ходили распаренные, красные генералы и офицеры. «Ну и попал!»
Пока я прикидывал, как мне дистанцироваться от этих несчастных мужиков и с первых фраз четко обозначить цель моего визита, кто-то потрогал меня за локоть.
— Я полковник Лебедь.
— Мне поручено с вами побеседовать!
Мы прошли в другой конец коридора, зашли в какой-то кабинет, сели за Т-образный стол и начали беседовать. Стол был совершенно пуст: ни чернильного прибора, ни ручки, ни листа бумаги. Говорил все сорок минут мой визави, причем говорил в манере, присущей М. С. Горбачеву: на третьей минуте нить разговора полностью теряется, и забываешь, о чем говорилось на первой. Мне оставалось сопереживать: «Да», «Нет», «Так точно!» Я никогда ни перед кем не терялся, у меня хорошая память, но как я потом ни пытался вспомнить, что же он говорил, мне это не удалось. Это какое-то особое, высшее, недоступное мне искусство болтовни, «оно, поди, пошто, конечно, а что касаемо относительности, то оно и надо бы, а то случись какое дело, вот тебе и пожалуйста!»
В конце разговора был подведен итог: «Достаточно, идите! Результаты собеседования вам будут сообщены!» Я ушел, сотрясаясь от унижения. Этот свиненок никогда меня не видел и никогда меня не знал, и я не уверен также, что он заглянул в мое личное дело. Сорок минут он, как павлин, распускал передо мной словесный хвост, упиваясь словоблудием, но в его руках была моя судьба. Он сделал вывод положительный, казалось бы, я должен был быть ему за это благодарен, но сделал он его потом, без меня, не объясняя причин, не доводя обоснований. В равной степени он мог бы сделать и отрицательный вывод, и тогда у меня на всю мою дальнейшую армейскую жизнь на лбу сияло бы таинственно-загадочное клеймо: «Не прошел собеседование в ЦК». И никому никогда ничего я бы уже не смог доказать. И все попытки объяснить, что собеседования как такового не было, были бы детским лепетом. Любые объяснения на эту тему рассматривались бы как упорство в своих заблуждениях и давали бы основания политработникам все больше сгущать тучи над моей головой. Образовался бы замкнутый порочный круг, из которого нельзя было бы выбраться. Я тогда ощутил впервые, что я не человек, а винтик, бракованный или нет, не ему, винтику, решать! Годен — ввернут в какую-нибудь дыру, не годен — выбросят.
Такого унижения я не испытывал ни до, ни после того.
Ощущение, что все твои мозги и мышцы, организаторские способности и волевые качества ничто перед любым капризом пузатенькой партийной крыски, непереносимо!
Но решение состоялось: «Да, да!» Приказом министра обороны от 18 марта 1988 года я был назначен командиром Тульской воздушно-десантной дивизии. Тогда я еще не знал, что это назначение совпало с началом нового отсчета времени, именно тогда, в феврале-марте 1988 года начала писаться непредсказуемая, неожиданная, дикая, местами кровавая, местами предельно подлая страница и в истории ВДВ, и в истории Отечества, и в моей личной биографии. Самое печальное заключается в том, что подлость, нечистоплотность, неразборчивость в выборе средств проистекала от людей, занимавших самые высшие посты в государстве. Они там, наверху, преследовали какие-то свои высшие стратегические цели, интриговали, заключали любые сделки, в том числе и с сатаной, а внизу с их подачи, при их активном участии или преднамеренном неучастии, происходило стравливание народов, ширился и рос кровавый беспредел, закладывались основы (если это можно назвать основами) развала и краха великого государства.
Начало агонии
По прошествии нескольких лет тяжело писать, потому что сейчас уже ясно, к каким тяжелым последствиям привели трусость, подлость и конъюнктура. Сколько пролито крови, поломано судеб и сколько еще будет пролито и… поломано…
Тяжело еще и потому, что теперь ясно, к чему может привести своевременное непринятие, может быть, самых крутых и тем не менее государственных, не побоюсь этого слова, мер. Но тогда, в феврале — марте 1988 года, этот чудовищный маховик только начинал раскручиваться.
В марте 1988 года я принял дивизию. Принял в момент, когда один из ее полков — 137-й Рязанский — уже более месяца находился в Сумгаите, локализуя армяно-азербайджанский конфликт.
Пока принимал дела и должность, входил в курс дела, я в Сумгаит, естественно, не попал. Да и наследство мне досталось тяжелое. Во-первых, потому, что географически дивизия располагалась в пяти гарнизонах, при этом Костромской полк находился на удалении от штаба дивизии на 600 километров, Рязанский — на 200 километров, Ефремовский — на 150 километров. Во-вторых, потому, что предшественник мой, генерал-майор Ф. И. Сердечный, был человек непомерно крутой и жестокий, при таком характере ненавидели его в дивизии многие, из-за чего были существенно нарушены основные звенья управления. Много лучшего оставляла желать и морально-нравственная атмосфера в частях. Чрезмерная крутость не менее вредна, чем чрезмерная кротость. Есть такое понятие, как мера.
В Сумгаите я побывал несколько позже. И там я впервые, после Афганистана, на родной своей (как я тогда считал) земле увидел сожженные грузовики и автобусы, сгоревшие дома, природно-черные, но побелевшие от пережитого ужаса волосы людей и глаза, глаза… Тогда же пахнуло средневековым садизмом, звериной, нечеловеческой жестокостью, густо перемешанной с глупостью, но это было потом, а пока предстояло взять бразды правления в свои руки. И я отправился по частям.
Решил начать с дальнего, Костромского полка. Во-первых, родной, во-вторых, самый дальний. Не скрою, очень хотелось посмотреть, что же там и в какую сторону изменилось за прошедшие полтора года. Итак, в вертолет — и вперед!
С первых шагов в полку поразили угрюмость и настороженность. Меня это покоробило. В свое время я вложил в этот полк массу душевных сил, оставил его на подъеме. Уходил от жизнерадостных, начавших себя уважать и познавших свою силу людей и, честно говоря, ожидал совершенно другого приема. Когда хмурятся два человека, то за этим стоит частная причина, когда хмурые и злые все — надо искать общую. И она скоро нашлась. Прибывшие со мной офицеры занялись проверкой порученных им участков, а я пошел обходить полк, одновременно внимательно приглядываясь. Один, второй, третий… семнадцатый солдат без ремня.
— Евгений Юрьевич, — обратился я с вопросом к командиру полка подполковнику Савилову, — что за большая гауптвахта, как это понимать?
— Товарищ полковник, тут замполит перестарался. Разрешите, я потом доложу!
У некоторых солдат на куртках на правой стороне груди были пришиты грязные кусочки картона. Остановил одного: «Что это такое?» Солдат потупился. На рваном с обтрепанными краями куске картона пастой было написано: «Гвардия».
— Евгений Юрьевич, а как это понимать? Почему такоехамское издевательство над гвардейским знаком?
— Товарищ полковник, знаков не хватает… замполит… разрешите, я вам потом объясню.
Прибывшие со мной офицеры установили, что в первой роте из-за отсутствия сапог пять солдат ходят в столовую по очереди. Методика простая: рота идет в столовую не в полном составе, по возвращении пятеро разуваются и отдают сапоги братьям по несчастью, а те пробираются к месту «кормежки» задворками. Такое вот новое слово в деле питания личного состава.
Выяснилось, что предупрежден о неполном служебном соответствии начальник клуба и представляется к увольнению в запас прапорщик из роты связи, ответственный за электро- и радиоаппаратуру клуба. Очень хороший и добросовестный прапорщик, у которого были золотая голова и руки, но он совершенно не умел командовать людьми. В свое время я уяснил эту его особенность и прикомандировал его к клубу, где он и нашел себя. Причина: на 25 рублей капитан и прапорщик закупили на каком-то предприятии десять старых телевизоров «Рекорд» по 2 р. 50 коп. за штуку. Зачем? На радиодетали. Привезли и сгрузили в кладовую клуба. Туда заглянул замполит полка, майор Захарик. Удовлетворенно подытожил, увидев телевизоры: «Когда захотите, можете работать! Вот эти выдать в седьмую, девятую и саперную роты, вот этот — в оркестр, вот этот на полигонную команду, а остальные — мой резерв».