За экраном
Шрифт:
Фильм «Сказание о земле Сибирской» был резко раскритикован на худсовете, его обвинили в идеализации прошлого, в сусальности, в отсутствии «новой Сибири» с ее стройками и индустриальным пейзажем… Особенно усердствовали Заславский и Ильичев. Пырьеву предлагали выехать в новую экспедицию и все переснять, а затем перемонтировать фильм.
Однако уже накануне дня его отъезда Пырьеву позвонил Жданов: фильм очень понравился Сталину. Снова собрали худсовет, снова указали на ошибки… Стремясь быть «святее папы», члены
В общем, невольно приходишь к выводу, о котором говорил Захаров: то, что нравилось народу, нравилось и наверху.
Фильм «Сказание о земле Сибирской» пользовался шумным успехом и многие годы держался на экранах.
Вскоре я покинул пост ответственного секретаря и передал его моей приятельнице, редактору главка В. Бирюковой. Она и пребывала в этой должности до конца существования худсовета: до решения о ликвидации Министерства кинематографии и организации Министерства культуры во главе с министром Пономаренко.
В зале, в котором обычно заседал художественный совет, были созваны ведущие мастера кино, чтобы узнать, кто и как будет управлять кинематографом. Все ждали приезда Пономаренко – расселись и приготовились услышать волнующие новости. Вдруг встал Чиаурели и сказал, обращаясь к присутствующим:
– Прошу всех встать.
Все недоуменно переглянулись.
– Прошу всех встать, – повторил он, – и почтить память почившего в бозе художественного совета.
Раздался дружный смех. Но все встали, даже два члена худсовета – Горбатов и Леонов, присутствовавшие на этом совещании.
У Чиаурели были свои счеты с худсоветом по поводу картины «Падение Берлина»: этот фильм худсовет долго мурыжил, не решаясь сказать ни да ни нет.
Пришел Пономаренко. Большаков стал его замом. Художественный совет был упразднен.
«МОСФИЛЬМ»
Как-то позвонил мне Гриша Марьямов и спросил: не хотел бы я перейти на работу на «Мосфильм». Я был главным редактором главка, получал персональную ставку, два дня у меня были выделены для ВГИКа, поэтому, естественно, я спросил его, что должен буду делать на «Мосфильме». Гриша ответил как-то неопределенно, и нельзя было понять, исходит это от него или от Пырьева, и вообще, в каком качестве я должен перейти на «Мосфильм».
На студии в то время не было начальника сценарного отдела, его обязанности исполнял Ростовцев. Гришу же, видимо, не хотели утверждать: он был старшим редактором сценарного отдела.
Я был беспартийным и тоже не помышлял о должности начальника сценарного отдела «Мосфильма» – да еще «Большого», как его называли, ибо генеральный план был уже утвержден и производство резко расширялось.
Через несколько дней, поздно вечером, мне позвонил Иван и сказал, что нам надо встретиться. «Завтра я буду в министерстве, жди меня, нужно поговорить».
Я понял, что предстоит серьезный разговор. Работать с Пырьевым я хотел, но у меня было единственное условие – квартира. Мы жили всей семьей в одной комнате на станции Новая.
Иван Александрович сразу поставил точки над «i»: «Ты будешь главным редактором сценарного отдела и заместителем начальника. Сейчас пока будешь исполнять обязанности начальника. А искать начальника будем вместе. Мы должны иметь сто договоров – нужно поднимать сценарный отдел, привлекать писателей. Начинать надо немедленно. Ты читал решение о Большом „Мосфильме“?»
Я сказал: «Квартира!»
Иван: «Знаю, будет квартира: в новом доме „Мосфильма“, не позже чем через два месяца».
Я сказал, что согласен, но отпустят ли меня?
«Твое дело везде говорить, что ты согласен».
Через час меня вызвал Кузаков, тогда начальник главка. Я сказал ему: «Квартира…»
Кузаков: «Да, квартира, понимаю… Я сам должен получить в этом доме. А не обманет он вас?»
Я задумался и бросился советоваться. Все давали разумные советы. Сходились на том, что скоро-то все равно не даст. Оптимисты уверяли, что даст, но через год.
А машина уже крутилась. Через несколько дней я входил с Пырьевым к Николаю Павловичу Охлопкову, он был зам. министра культуры и играл эту роль превосходно. Меня он знал мало, но как раз в те месяцы я замещал начальника сценарного отдела главка, и у него было преувеличенное представление о моей персоне, а может, кто-то обо мне ему говорил. Он уперся: «Мне нужны высококвалифицированные редакторы»: не хочет отпускать.
Охлопков указал на стопку нечитаных сценариев и даже стал расспрашивать об одном из них: «Не могу, Иван Александрович!»
– Квартира… – сказал я и Охлопкову.
– Квартира? – спросил Николай Павлович. – У вас нет квартиры? Звоню в министерство! – Он направился к «вертушке».
– Коля, – сказал Иван Александрович тихим голосом, – если не ты, то кто меня поймет и поддержит в этом деле?
Николай Павлович остановился, перестал играть и спросил:
– А вам там лучше будет? Ведь ему правда трудно! Ведь главное-то у нас – все-таки «Мосфильм»…
– Коля! – протянул ему заранее заготовленный приказ Пырьев. – Завизируй.
Охлопков не глядя подписал. Звонила «вертушка», и он опять входил в роль…
На пороге кабинета нас догнал его голос: он кого-то распекал.
Я думал, что наш поход закончен, но Иван преподал мне первый урок:
– Бумага должна иметь ноги и голову, пошли! – И он стремительно вошел в приемную министра культуры Александрова и нежнейшим голосом, склонившись, артистически приветствовал секретаршу, а затем сразу же вошел в кабинет.
Я толкался в прихожей. Минут через пятнадцать Пырьев вышел с дюжиной начальников и замов, видимо, у Александрова шло совещание.