За горами – горы. История врача, который лечит весь мир
Шрифт:
По другую сторону плотины пешеходная тропинка (рыхлая земля вперемешку с камнями) вела прямо вверх. У Фармера была позвоночная грыжа – результат путешествий по Шоссе № 3 в течение девятнадцати лет. Попав под машину в 1988 году, он перенес операцию на левой ноге, и с тех пор она чуть-чуть отходила в сторону под неестественным углом, словно опорная подставка мотоцикла, как выразился один из его братьев. Он страдал врожденной гипертонией и средней тяжести астмой, возникшей после выздоровления от предполагаемого туберкулеза (точного диагноза так и не поставили). Но когда я, пыхтя и потея, добрался до вершины первого холма, он уже был там, сидел на камне и писал письмо давнему
Мы обогнали улыбающихся детей, поднимавшихся по крутым каменистым тропам, там, где мне приходилось карабкаться на четвереньках. Дети несли воду в ведрах и пластмассовых контейнерах из-под красок, масел и антифриза. Заполненные водой контейнеры весили как полносильщика, обуви у детей не было. Мы проходили мимо островков проса – национального злака, который, казалось, рос не из земли, а из камня, мимо небольших рощиц банановых пальм и кое-где других тропических растений. Фармер останавливался, чтобы сообщить латинское и общее название: азимина (пау пау), анона, манго – невеселый перечень, потому что представителей каждого вида здесь было гораздо меньше, чем следовало бы ожидать в этом климате.
На многих деревьях, еще остававшихся на этой земле (или на этих камнях?), я видел политические граффити, намалеванные красной краской: “Титид” – уменьшительное имя президента Аристида – и “2001” – год, когда, судя по всем плакатам и граффити в районе Канжи, ему предстояло переизбрание. Полагаю, политика помогала гаитянским крестьянам бороться с безнадежностью. Многие эксперты из процветающих стран любят заявлять от имени гаитян, что у них, мол, все безнадежно, говорил Фармер. В данный момент нашего путешествия я и сам подписался бы под таким заявлением. Жилища в этих горах были гораздо хуже большинства домов в районе Канжи. Здесь полы были земляные, а крыши – из листьев банановых пальм. Эти крыши протекают в дождливый сезон, подчеркнул Фармер, и превращают полы в грязь. Мы прошли мимо женщин, стирающих белье в ручейке, текущем по дну овражка.
– Сегодня суббота, – пояснил Фармер. – День гигиены. Похоже, мастер по ремонту стиральных машин не пришел. Гаитяне – народ щепетильный. Я знаю, я облазил здесь самые дальние уголки, самые глухие дыры. Но они сморкаются в одежду, потому что у них нет носовых платков, подтираются листьями и извиняются перед своими детьми, что еды не хватает.
– Ужас, – сказал я.
Но этого было недостаточно. Фармер разошелся.
– И не думайте, будто они этого не знают, – продолжал он. – У БЛ есть такое клише насчет гаитян, что они, дескать, “бедные, но счастливые”. Да, у них приятные улыбки и хорошее чувство юмора, но это совсем другое.
Как и многие другие его замечания, это заставило меня задуматься.
В тот самый момент, когда ты уже решил, что примерно понял его видение мира, Фармер вдруг удивляет тебя. У него были расхождения с людьми, которые вроде бы казались его союзниками, да часто, по сути, и являлись таковыми. Например, с теми, кого он называл БЛ – белыми либералами (притом что некоторые из самых влиятельных представителей этой категории были чернокожими и богатыми). “Я люблю БЛ, до смерти люблю. Они на нашей стороне, – сказал он мне несколько дней назад, поясняя это сокращение. – Но БЛ считают, что все мировые проблемы можно решить, ни в чем себя не ущемляя. Мы в это не верим. Еще нужны самопожертвование, раскаяние, даже жалость. То, что отличает нас от тараканов”.
Мы шли дальше. Я заметил, что многие гаитяне здесь, как и в Канжи, носят американскую одежду, поношенные кроссовки известных
Мы продолжали путь, глубже и глубже в горы, Фармер впереди. Мы болтали, я – обращаясь к его спине. Я обливался потом, но его шея – шейка-карандашик, как шутили его друзья, – оставалась совершенно сухой. Люди приветственно махали ему. При этом руку они держали неподвижно, только пальцы шевелились, словно ножки жука, перевернутого на спину.
– Посмотрите, как гаитяне машут! Прелесть, правда? Вы чувствуете? – сказал он мне, так же шевеля пальцами в ответ.
Наша тропа вилась по бесплодным крутым отрогам. Я думал, что я в довольно приличной спортивной форме, однако на каждой вершине Фармер ждал меня и, улыбаясь, просил не извиняться – я ведь на четырнадцать лет старше, к климату не привык и так далее.
Обычно он добирался до Морн-Мишель за два часа. В тот день только через три часа мы подошли к жилищу недисциплинированного пациента. Хатка была сделана из необтесанного пальмового дерева, крыша – из банановых листьев; внутри очаг, который гаитяне называют “три камня”.
Фармер спросил больного туберкулезом молодого человека: может быть, ему не нравятся лекарства?
– Шутите? – был ответ. – Если б не они, меня бы уже на свете не было.
Оказалось, что больному дали в Канжи нечеткие инструкции и, кроме того, он не получил стандартной денежной помощи. Однако же лекарство он принимал без перерыва, что Фармер был рад слышать. Миссия выполнена. Фармер удостоверился, что лечение не прерывалось.
Мы пошли назад. Я поскальзывался и съезжал вниз по тропинкам за спиной у Фармера.
– Кто-то счел бы, что дело не стоило пятичасового похода, – сказал он мне через плечо, – но это абсолютно бесценно – убедиться, что система работает.
– Конечно, – согласился я. – Но кто-то спросил бы: как можно ожидать, что другие последуют вашему примеру? На это что бы вы ответили?
Он обернулся и, мило улыбаясь, сказал:
– Идите к черту! – Но тут же менторским тоном поправился: – Нет. Нужно сказать так: необходимо воспитывать во врачах и медсестрах внутреннюю потребность посвящать всего себя пациентам и, в частности, полному излечению больных туберкулезом. – Он задорно улыбался, лицо его светилось. В эту минуту он казался совсем юным. – Другими словами, идите к черту.
Мы снова двинулись в путь, и Фармер продолжал, обращаясь ко мне через плечо:
– И если нужно идти пешком пять часов, выдавать больному молоко, кусачки для ногтей или изюм, радио, часы – значит, нужно. Почему в Нью-Йорке мы тратим 68 тысяч долларов на одного туберкулезника, а здесь, если вы начнете выдавать больным радио и часы, международное здравоохранение тут же обвинит вас в создании слишком дорогостоящих проектов? Если больной говорит, что ему нужна Библия или кусачки для ногтей, – ради бога, в чем проблема!