За городской стеной
Шрифт:
— Если вы хотите получить обратно свои деньги, пожалуйста, забирайте их, — сказал Ричард. — Но игру я кончил.
Эдгар перестал мешать кости и поднял глаза. В каждом жесте его была нарочитость; сам отлично сознавая угрозу, крывшуюся за этой нарочитостью, он несколько переигрывал и от этого постепенно становился смешон.
— Вы хотите сказать, что предлагаете вернуть мне мой проигрыш?
— Да, уж лучше, чем продолжать игру.
— Вы что, думаете, я совсем уж до ручки дошел?
— Нет, — ответил Ричард, — отнюдь.
— Так вот, я дошел, — с расстановкой сказал Эдгар.
Ричард взял свой стакан и отпил из него; ободок был твердый и холодный, пиво не спеша лилось в горло. Эдгар повернулся в сторону Маргарет, чтобы посмотреть, оценила ли она по достоинству его остроумный ответ, но она по-прежнему стояла к ним спиной.
Он тоже отхлебнул пива.
— Значит, шабаш?
— Боюсь, что так.
— Боитесь? С чего это вы забоялись?
— Я не хочу больше играть.
— Значит, не хотите уважить.
— Совершенно верно.
Эдгар ухмыльнулся, но ухмылка опять не достигла цели. Момент затеять ссору каким-то образом был упущен. Ричард убедился, как легко бывает одержать верх и как это, в общем, неважно.
— Выпьем? — предложил он.
— Давайте! Только что-нибудь покрепче.
— Прекрасно. Виски?
— Можно.
— Двойное, пожалуйста, Маргарет.
Она надавила рычажок под бутылкой и, после того как определенное количество виски налилось в стакан, надавила на него еще раз. Эдгар осушил стакан одним глотком, кивнул, стегнул собаку поводком и ушел.
Ричард сгреб деньги. Он выиграл около тридцати шиллингов. Монеты с трудом умещались в обеих горстях.
— Не могли бы вы обменять все это на пару бумажек?
— Я дам вам фунтовую бумажку, которую он у меня разменял.
— Я положу ее отдельно — пусть при случае отыграет. — Он улыбнулся.
— С какой стати?
— Ну, он…
— Он, по всей вероятности, зарабатывает не меньше вашего. Тратит по-другому — вот и вся разница.
— Неужели столько же?
— Он должен получать шиллингов двадцать пять в неделю как разнорабочий. Он работает сдельно на строительстве дорог.
— Ну а зимой как?
— Не беспокойтесь, он себя в обиду не даст. — Маргарет улыбнулась. — Теперь такой народ.
— Может, вы чего-нибудь выпьете?
Он еще ни разу не угощал ее. Значение, которое он придавал ответу на свой вопрос, ему самому показалось несуразным. Он не выдержал и расхохотался.
— В чем дело?
— Я просто подумал… — Ричард помедлил, — для меня очень важно, чтобы вы разрешили мне угостить вас.
— Ну, раз так, я выпью шотландского виски.
— Тогда и я тоже, если вы мне нальете.
— Отчего же не налить. — Она рассмеялась. — У вас такие веселые глаза, а разговариваете вы ужасно серьезно. Знаете, — прибавила она, — мне кажется, вы нарочно нарываетесь на неприятности. Вроде Эдгара.
— А он нарывается?
— Вечно затевает драки. Он бы и на вас полез, если бы не побоялся, что ему и в наш бар закроют вход. Его здесь, в городе, уже почти никуда не пускают.
— Понятно. Новое подтверждение тому, что инстинкт самосохранения действует во спасение всех окружающих. Популярная теория.
— Я тоже ничего оригинального в этом не вижу.
— Сколько вы еще пробудете здесь? — внезапно спросил Ричард.
— Несколько недель. А может, месяцев. Очень приятно пожить спокойно, после того как намотаешься как следует.
— И вы тоже?
— Нет. — Она покачала головой. — У меня теперь вроде бы все ясно. Мне нравится здесь свежий воздух, я люблю днем гулять — и проводить время с людьми, среди которых выросла. И все же здесь будто стоишь на месте, а не движешься.
— А может, оно и лучше — стоять на месте?
— Нет!
— Вы уверены?
— Да, конечно.
— Но лучше, чем если вас остановят — вот так, обухом по голове?
— Думаю, что да. Но не очень-то многих людей останавливают обухом по голове! — Она улыбнулась, подняла стакан и не отрываясь выпила.
— Впечатление, будто у вас на все готов ответ.
— Впечатление? — Она помолчала. — До чего ж легко создавать впечатление. — Но это было сказано вскользь, без намерения вызвать Ричарда на дальнейший разговор.
— А теперь мне пора идти готовить ужин, — сказала она, — спасибо за угощение.
Он вернулся к своему месту у окна, спрашивая себя, почему он действовал так вяло. Ни туда, ни сюда. Вроде бы начал флиртовать с ней — хотя в этом старомодном слове присутствовало изящество, которого явно не хватало его действиям, — ну, скажем, ухаживать за ней, но с такой оглядкой, словно делал шаг назад после каждого шага вперед. В достаточной мере бесцельное маневрирование. Он сгорбился. Плечи у него были пока еще крепкие, но он чувствовал, как все остальное тело никнет под гнетом беспробудной усталости. Он словно со стороны смотрел на себя — вот сидит себе тут, совсем поникший. Он был своим единственным зрителем, Нарцисс перед зеркалами, многократно повторяющими его отражение. История Нарцисса, обратившегося в цветок и навеки обреченного покачивать головкой, скорбя о своей неодушевленности, — разве это не самый горький миф? Свободный человек, собственноручно уничтоживший себя.
Сидя за своим столиком, он и вовсе потух. Ему казалось, что и со всем вокруг творится то же самое. Жизнь ушла отовсюду. Города, например, совсем зашелудивели от кирпича и бетона — они раскидывались перед автобусами и бульдозерами, подобно древней блуднице, награждая заразой взамен обещанного облегчения. А горы вокруг, где больше не слышно песен, — он опоздал и тут. А люди, замурованные звуками, непрестанными звуками, так что без шума уже и жить не могут. А мужчина, забывающий, что он — оплот, и женщина, не думающая, что на ней держится все. А планета, взъерошенная, равнодушно вращающаяся вокруг солнца, которое одно остается неизменным. Впереди пустота. И так просто скатиться в эту пустоту.