За городской стеной
Шрифт:
— Неужели так уж странно сказать, что я люблю тебя? Ты ведь так и не ответила.
— А зачем? Будто я не знаю.
— Что?
— То, что ты сказал.
— Скажи и ты.
— Не глупи!
— Скажи.
Она улыбнулась — или удачно изобразила улыбку — и, склонив голову, неторопливо поднесла к губам чашку.
— Эх, да что там! Послушай, Дженис, уже одно твое имя вселяет в меня… радость… я люблю тебя… и это единственное, что дает смысл жизни, вносит в нее красоту.
— Любовь движет миром! — Она прикусила губу. — Извини!
— Можешь не извиняться! Истина иногда звучит банально. Ну и пусть.
— Я вижу, ты приехал, чтобы произнести передо мной одну из своих речей, — сказала она. — Я без них соскучилась. И что бы ты там ни сказал, я заранее согласна. — Она поставила чашку и потянулась, ладонями отталкивая несопротивляющийся воздух. — Пошли спать, — сказала она спокойно. И повторила: — Пошли спать! — Она подождала минуту. — Уже очень поздно, Ричард, я спать хочу.
Он помолчал.
— Я хочу бросить школу и поселиться здесь в Каркастере, с тобой. Подыщу себе работенку. Может, у Дэвида найдется что-нибудь. Паула будет жить с нами, скучаешь без нее?
— Да. Иногда скучаю. Но возиться с ней здесь не хочу. Да это и невозможно.
— Так ли уж невозможно?
— Да. Переезжай, если хочешь. Ты должен поступать, как сам находишь нужным.
— А что находишь нужным ты?
— Ричард, я устала. Я не хочу больше этих пустых споров, когда с каждой чашкой кофе судьбы вселенной становятся все туманней. Это бессмысленно. Мне нравится в колледже. Я веду жизнь, о которой всегда мечтала — никто меня не беспокоит, я поступаю как хочу, сама выбираю, когда и что буду делать. Ты это знаешь. Когда закончу колледж и передо мной встанет вопрос, что делать дальше, тогда мы сможем поговорить об этом. Я начала писать — не хотела говорить тебе, пока у меня не будет чего-то законченного, чтобы показать тебе. Возможно, этим я и займусь.
— Все у тебя так прямолинейно и ясно. Рядом с тобой начинаешь удивляться, зачем люди вообще о чем-то волнуются, беспокоятся — кому это нужно. Ты всегда такая?
— Стараюсь.
— Зачем?
— Затем, что я не хочу всю жизнь шарашиться в тумане, вот зачем! Хватит с меня сентиментальностей, душещипательных прощений, примирений с нежными поцелуями, когда люди стараются делать вид, что главное в жизни — это сердечность. Я выросла на этом. Только это не для меня. Я хочу больше знать, больше испытать… ага, теперь тебене нравится! Да, я не преподношу это в виде интригующих воздыханий по поводу Жизни с большой буквы, я просто хочу увлекаться, хочу удивляться и знать совершенно точно, что я делаю.
— Но зачем?
— Я знаю зачем. Потому что мне так интересно. Спор окончен!
— Хорошо. Спор окончен… Значит, впредь тебе спорить не о чем. Никаких перекрестков, не говоря уж о тупиках, — перед тобой неизменно лежит широкое шоссе — до следующего путепровода. Спустите курок, и — при наличии вакуума — пуля будет лететь по прямой бесконечно. Вот так-то, дамы и господа! При наличии вакуума… опускайте пенни в кружку… то бишь в вакуум. И ни тебе трения… ни изменения скорости, ни цели, ни…
— Перестань пороть чушь! Если ты хочешь представить дело так, будто я машина, а ты, о радость, наделен великолепным звериным чутьем — пожалуйста! Только прошу тебя, не уверуй в это сам, прошу ради тебя же самого. Если, конечно, эта мысль не нужна тебе в качестве утешения.
— Я, что ли, говорил об утешении, о сердечном тепле, о душещипательном тумане и о сентиментальности? Может, ты хочешь, чтобы я, перескочив через порог, валил тебя на пол, чтобы доказать свою любовь? Как я могу доказать ее? Разве можно ходить вокруг да около, нося любовь в себе, не пытаясь разделить ее, выказать как-то? Без того, для чего любовь предназначена, она — ущербное чувство. Она зачахнет или просто осыплется.
— Ну и пусть ее.
— Или будет убита.
— Кажется, я б ее убила своими руками, — с яростью сказала Дженис. — Красивое название для самой обыкновенной похоти, ничего больше. Уж я-то знаю. Ну и пусть будет убита!
— Но я хочу любить тебя, Дженис, и быть твоим мужем.
— Я знаю, что ты меня любишь. И мне нравится, как ты меня любишь. Ты нежен. Не пристаешь ко мне. И я люблю тебя. Когда мы не играем месяцами в молчанку, нам с тобой очень хорошо живется вместе. Я не хочу ничего менять.
— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?
— Если б понимал, то не сидел бы сейчас здесь.
Назови что-то своим именем, и потеря ждет тебя. И ведь всегда так! Неужели он не мог назвать чувство, которое испытывал к Дженис, без того, чтобы не разрушить его? Очевидно, нет, и все-таки не могли же они дольше руководствоваться в своих отношениях какими-то невысказанными загадочными мотивами… слишком скоро подобные загадки перерастают невысказанные сомнения. Вот оно, зеркало, бесчисленное множество раз отраженное.
Прах и пепел. Такой великолепный шанс, такое великолепное решение… или грудь в крестах, или голова в кустах!.. Все пошло прахом!
Дженис легла на кровать, а Ричард устроился ка диване. Кровать у нее была односпальная, но тем не менее… Он улегся на диване, словно только на диване мужу и спать. Или лежать. Потому что заснуть он не мог, чувствуя себя побитым, хотя никакой битвы, собственно, не было; значит, это мысль о борьбе так измотала его. Господи, помилуй нас грешных!
Она крепко спала. Голое плечо высовывалось из-под простыни, гладкая щека льнула к подушке. Безмятежный сон. Но внутри нее — защитная сетка. Постоянно присутствующий заградительный знак noli me tangere!.. [6] не входить!.. дальше ни шагу!.. ни малейшего шанса!Ее дело, ее дело! Столько всего, что было ее делом, исключительно ее делом, больше ничьим; два предприятия с ограниченной ответственностью… Какой же выход? Слиться? Невозможно! Взять на себя руководство? Невозможно — хотя на какой-то отчаянный миг у него родилась мысль броситься к ней, выковырнуть из нее этот ненавистный предмет и овладеть ею без лишних разговоров… Ликвидировать дело? Свернуть? Объявить себя банкротом? Разделиться? Аналогии продолжали тяжело проползать сквозь пустоту его мыслей.
6
Не трогать! (лат.)
И так он лежал. Он знал, в нем была сила, была любовь, была потребность развиваться, дорасти до того, чтобы оказаться способным осуществлять любой свой порыв, — все это куда-то девалось, оставив от него лишь комок нервов; он здоров, не урод, готов отвечать за каждый свой поступок… с каким жаром пустился он в путь, без труда поддерживал в себе пламя на протяжении всего пути… и достаточно было холодка, повеявшего от нее, чтобы пламя это заглохло.
Тогда нужно уйти.
Но было бы чересчур мелодраматично уйти тайком среди ночи.