За гранью мира алая заря
Шрифт:
Маруша почти оглохла от злобного рева и щелканья клювов, выражавшего крайнюю степень беспощадности.
– Ты посмел появиться перед птицами? Ты, рваный котяра! Ты, жадюга, умертвивший маленькую красотку.
Кот быстро выронил Марушу на забрызганный объедками пол, где с остатками еды перемешались разнокалиберные перья.
– Ну не безумство ли это?
– улыбнулся он.
– Почти что самое грандиозное из безумств.
– А какое ты назовешь самым грандиозным?
– сквозь смесь щебетания и ора прорезалось раздраженное карканье.
–
– кот улыбнулся еще шире. Блеснули клыки, но разъяренные птицы не обратили на опасность ни малейшего внимания.
Клетка совершила очередной скачок. Марушу сорвало с пола и швырнуло в стаю.
– Не бойся, птичка, - проворковал скворец со щербатым клювом.
– Мы не дадим тебя коту. Знаешь что, пожалуй, мы заклюем тебя сами. Согласись, это гораздо почетнее, чем угодить коту на обед.
– На ужин! На поздний ужин!
– поправил зеленый попугай с мутными глазами.
– Горрраздо, горрраздо почетнее, - перебила его ворона, глаза которой бешено вращались.
Следующий прыжок разлучил Марушу со стаей и вернул ее пушистому спутнику. Она вцепилась лапками в невесомую шерсть и зажмурила глаза от страха.
– Немедленно верни, верни, - разразилось руганью птичье многоголосье.
Кот и ухом не повел. Напротив, из его груди донеслось довольнехонькое урчанье, словно он отлеживал бока на теплом и мягком диване, а не скакал в клетке, набитой безумными птицами, через поле, накрытое тенью огромного злобного орла.
– Сидите, сидите, не вставайте, - ласково разрешил он, словно директор школы, неожиданно заглянувший на открытый урок.
– Тогда пшел назад, - рявкнул глазастый филин, затем его голос размягчился, заставив буквы запинаться друг об друга.
– Не видишь, братан, мероприня... приятие у нас.
– Гляжу, давно уж принимаете, - уважительно кивнул кот в сторону горы всяческих пищевых отбросов, откуда торчал лысый крысиный хвост.
– Примите-ка и от меня предоплатой.
Кот надул щеки и внезапно выплюнул в общую кучу двенадцать немного изжеванных кусочков копченой колбасы.
– О!
– обрадовался филин.
– Это наш котяра. Так будем считать его специально приглашенной звездой.
Толпа радостно взвыла и расступилась. Кот солидно прошелся до прутьев и лениво развалился на моментально освобожденном месте. Маруша не отставала от него ни на шаг. Она изящно присела на распушенный мех кошачьего хвоста и горделиво оглядела странное сборище. Ну что, пустоглазые, поняли, с КЕМ я сюда явилась? То-то же!
– Пра-адолжим на-аш творческий вечер, - в центре, как из шляпы фокусника, возникла Птица-Секретарь.
– Га-арят свечи, звучит тихая музычка, а-а в душах наших сла-агаются стихи. Та-ак почему бы не выплеснуть их звездными брызгами в пра-ахладу ночи, отданной нам с изна-ачалья.
– Свечи?
– удивилась Маруша, поворачивая голову из стороны в сторону.
– Эй, за пятым столиком, - грозно щелкнул клювом Пятнистый Лунь, видимо исполняющий здесь роль вышибалы, - еще слово, и вы мухами вылетите отсюда.
–
– Не говоря уже о столике.
– Да-а как же, - Птица-Секретарь просеменила к Маруше и обвела крылом дугу.
– Здесь, в интимном полумраке, и са-абирается наше э-элитарное Литературное Ка-афе. Здесь мы на-асыщаемся, ка-ак физически, - она отправила в глотку одно из колбасных колечек, - та-ак и духовно. Па-асматрите па-а старанам. Ка-анделябры, ка-анечно, не фа-антан, но в а-абычной а-антикварке та-аких не сыскать. А-а скатерти? А-абратите внимание! Чистый ба-архат! Но это все меркнет перед тем, что плещется ручьем чистоты из на-аших, переполненных стра-аданием душ. А-адна из ка-аторых сейчас приа-аткроет нам сва-аю а-автабиа-аграфию. Кто у нас следующим?
17
– Теперь я, - раскатилось по клетке сумрачным эхом.
Вперед выступила вовсе несуразная птица. С тела беркута тянулись к верхним прутьям семь извилистых розовых шей, покрытых редким белесым опереньем. Шесть голов трещали "Теперь я!", одна другой громче, и лишь седьмая задумчиво примолкла.
– Симаргл Великолепный, - возвестил ведущий.
– Сегодня он выступает под псевдонимом "Семиглав"!
– На этот раз моя очередь, - с противным клекотом высунулась вперед четвертая голова чудика.
– Ночи Легостая и той, которая меня в нее привела, посвящается.
Птичкой средь трав. Вольной пташкой до встречи с тобой
Жил я, но сладкой мечтой заманила в небесную высь.
Ты показала, насколько прекрасен воздушный прибой.
А к небесам не притронуться, но хоть меня ты коснись.
Ты говорила, жизнь нам дана, чтобы выпить до дна,
И обещала, что вместе печали прогоним мы прочь,
Но не сказала, какая из мрака соткется цена.
Счастье лишь днем, а за солнцем прячется ночь.
В небо вонзает гнилые клыки частокол.
Черные дыры пробиты, где раньше сверкала звезда.
Мертвенной вязью могильный звенит колокол.
Ночь наступила, и в гнездышко лезет беда.
Я заслоню твою грудь миллионами алых сердец,
Жарким дыханием я растоплю глыбу льда.
А когда плоть разорвет деревянный зубец,
Кину к тебе взор любви, но встретит меня пустота.
Я заплатил, все закрыты пути мне к земле.
Лет миллионы прошли, и еще миллионы мне ждать.
Лентой тумана, тянущейся в утренней мгле,
Вижу, как крылья чужие ты учишь летать.
– Семь голов и все тупые, - проворчала Маруша.
– А тебе как?
– А? Что?
– раскрыл глаза кот.
– Ты о чем?
– Да о стихах же!
– О стихах?
– удивился кот.
– Ты еще и стихи... А! О стихах! Да я их не слушаю. Моя цель - перебраться через поле, и никакие стихи мне в этом не помешают.
– Ну что же, - вступил распорядитель.
– Стихи не лишены цинизма. Отметим ва-ампирские а-атгалосочки. Однако ра-азмер не выдержан. Па-авествование смято, не всегда свя-азано. Общий итог, сла-абавато.