За гранью возможного
Шрифт:
— Документы, — не вынимая травинки изо рта, сказал молодой.
— Какие такие документы? — возмутилась Домна. — Эвон на перекрестке только что проверил.
— Документы, — потирая пальцами так, как показывают, когда требуют денег, повторил молодой.
Пожилой искоса смотрел на Домну.
Домна, приняв все это за розыгрыш, натянула было поводья, прикрикнула на лошадь.
Молодой схватился за оглоблю.
— Кому говорю!..
Домна опять достала из-за пазухи цветной платочек.
— Куда и зачем едешь? — вертя в руках аусвайс, спросил молодой.
— На мельницу.
— А почему вдруг в Калинковичи?
— Да где же мне еще молоть?!
— Ты мне зубы не заговаривай, отвечай толком. Не скажешь, поедем в управу.
Домне не по себе стало от ледяного голоса, колючего взгляда.
— Да ближе нет у меня мельницы, нету, понимаешь ли?
Полицай будто и не слышал ее.
— А может, не зерно везешь? — Он примкнул к карабину штык, замахнулся на мешок.
Но проколоть его Домна не позволила, разъяренной тигрицей бросилась на полицая.
— Ты что, ирод поганый, детей моих без хлеба оставить задумал или хочешь, чтобы глаза тебе выцарапали?! — И толкнула его с такой силой, что он чуть было не свалился.
Пожилой заржал, точно племенной жеребец.
— Не баба — огонь, ну как есть моя Нюрка! — Он отстранил молодого, подошел к Домне. — И чья же ты такая будешь? — Масляно прищурясь, нагло оглядел ее с ног до головы.
Все еще тяжело дыша, Домна, как могла, улыбнулась.
— Скачкова я, Домна Ефремовна, из Антоновки…
Полицай взял у молодого пропуск, для приличия мельком глянул в него и отдал Домне.
— Вообще-то мы проводить тебя можем, а если после мельницы часть муки на горилку променяем, и вовсе породнимся.
Домну чуть не перевернуло от этих слов. Полицай между тем уселся на подводу. Молодой потянулся за вожжами. Домна замахнулась на него концами.
— Уйди, сосунок!
Пожилой едва успел схватить ее за руку.
— Уймись, баба, дай мальцу порезвиться.
Делать было нечего, пришлось подчиниться, а душа так и зашлась, пресвятую богородицу вспомнила. «Что же теперь будет? Высыпет мельник в бункер зерно, и всем станет ясно…» В ее глазах свет стал меркнуть, будто фитиль в лампе кто подвертывал, совсем как при куриной слепоте, хотя на улице был солнечный день. Вспомнила детишек, пожалела, что старуху-мать не отвела с ними в лес. «Если меня схватят, нагрянут в деревню, дом спалят, а их, крошек…»
Пожилой полицай что-то говорил ей. Слова у него были как пуховые подушки — мягкие, ласковые, но значения их Домна не понимала, все о своем печалилась: «Крошки, мои крошки!..» Искоса глянула на полицаев. Пожилой что-то нашептывал ей на ухо. Молодой внимательно наблюдал, хитровато улыбался. Его маленькая голова на длинной шее покачивалась в такт движению, а тонкий нос с загнутым, как у лыжи, кончиком все время пытался что-то поддеть. «Оружие крепко держат, не вырвешь», — подметила Домна.
Когда они подъезжали к мельнице, от ее ворот отъехала телега, груженная белыми, словно напудренными, пузатыми мешками.
Внутри у Домны все похолодело. «Неужели конец?»
Пожилой слез с телеги и, придерживаясь за край, с хрустом в коленях присел раз, другой, от удовольствия крякнул, прогнув спину, и потянулся. Молодой хихикал, от чего рот у него растянулся, будто резиновый, от уха до уха.
— А я-то думал, Фомич, и к чему это у меня с самого утра нос чешется?
Домне надо было тоже что-то сказать, сделать, ну, хотя бы встать для начала, но пошевелиться она не могла. «Да что же это со мной? — ужаснулась и, мысленно прикрикнув на себя, как делала не раз в трудную минуту: — А ну, вставай!» — вскинулась и вместе с полицаями вошла в здание мельницы.
В просторном помещении кроме паровой машины и мельницы ничего не было. Из топки доносилось гудение, в прорези чугунной дверки виднелось бушующее пламя.
«Ну придумай же что-нибудь, пока время есть, — попросила себя Домна, — ведь ты можешь, недаром к тебе чуть ли не всякий за советом бежит…» Но былая находчивость покинула ее.
Пожилой полицай, стоявший за ней, спросил громко:
— Есть тут кто аль нет? — Его глухой голос, словно булькающая вода, ударился о запыленные стены и застрял в паутине углов.
— А-а, — послышалось откуда-то из-за стены.
И тут же из боковой двери вышел средних лет мужик. Вытирая мокрые руки о подол белой от муки, а когда-то черной рубахи, облизывая сальные губы, недовольно спросил:
— Чего надо?
Домна даже вздрогнула от этих слов. Мельник показался ей похожим на проходимца, который в прошлом году продал ей на рынке кожаные сапоги на картонных подметках. На второй день угодила она под дождь и домой принесла одни голенища. «Вот совпадение, — удивилась она, — даже глаза такие же — маленькие, как у сурка». И тут ее осенила мысль. Домна подошла к мельнику и схватила его за грудки, да так, что рубаха под ее цепкими пальцами, давно привыкшими к мужской работе, затрещала.
— Ах, вот ты где мне попался, поганец… — Она трясла его что было сил.
— Да ты бешеная, что ли? — забормотал мельник, тщетно пытаясь высвободиться.
Этого только и ждала Домна.
— Вот паразит, — взъярилась пуще прежнего, — он меня еще и бешеной обзывает. Да ты знаешь, кого обокрал?.. — У нее на глазах проступили слезы. Она сделала вид, что готова его исцарапать, избить.
Растерявшиеся было полицаи еле оторвали ее от перепуганного мельника. Домна не унималась: вырывалась, кричала, топала ногами, плевалась в сторону мельника.
— Да он моих детей обокрал!
Мельник до сих пор никак не мог взять в толк, что же все-таки происходит, а тут вдруг прозрел.
— Да она, гляньте, того… бешеная… Гоните ее…
Пожилой полицай отшатнулся, пропустил Домну и внимательно глядел на нее. На лоснящемся лице появилась гримаса. Он брезгливо сграбастал ее, подошел к двери и вышвырнул во двор.
Домна не сразу поняла, что произошло.
— А как же с помолом? — забарабанила в закрывшуюся дверь, заплакала.
На стук вышел пожилой полицай. Глаза — что у хищника, лапищи, сжатые в кулаки, хрустят.