За гранью возможного
Шрифт:
В 1930 году, после шестнадцатого съезда партии, послали Рабцевича колхоз организовывать в Качеричах. Беднота поддержала его, и стал Александр Маркович председателем. По теперешним меркам хозяйство совсем крохотное — пяток хуторов да родная деревня, а забот хоть отбавляй. Трудно было. А тут еще контра разная покоя не давала. Все равно что на фронте, только что не в окопах да врага вроде бы не видно. Но без личного оружия ни на шаг… Кое-как засеяли поле. И вот хлеб поспевать стал. Предстояла уборка. И опять проблема — никто из колхозников на конной жатке работать не мог. Известное дело, хуторяне, к технике не приспособлены. Всего и знали-то, что плуг, мотыгу да серп. А тут конная жатка. Для самого Рабцевича она не была в диковинку. До шестнадцатого года вместе с батькой батрачил. Поля помещичьи — не куцые крестьянские наделы, серпом на них не управишься…
Теперь вот снова пришлось Рабцевичу учить крестьян нехитрому мастерству.
Рабцевич прошел один круг, а это, если развернуть по прямой, чуть меньше километра, повернул на другой.
Удивительно спокойно, без понукания шла лошадь: хозяйскую хватку почувствовала. А он уже выдохся, видимо, отвык. В руках дрожь появилась, ноги совсем отяжелели… «Сколько лет прошло с тех пор, как последний раз вот так за плугом хаживал?!» — подумал невольно.
— Товарищ командир, я уже понял, что следует делать, — услышал он голос бойца, все время шедшего сбоку.
— Понял, говоришь? — Рабцевич остановил лошадь, разогнулся. И сразу по всему телу, наполненному блаженной истомой, прошел приятный хруст, загудело и стало мелко покалывать в пояснице. — Это хорошо, что понял, сейчас посмотрим, — сказал, уступая плуг. Браво развернулся и, будто что-то припоминая, внимательно посмотрел на бойца. — Однако почему ты пашешь здесь, а не вместе со всеми? Мне помнится, утром ты был там…
— Был, — краснея, проговорил боец, — но старшина меня послал сюда, сказал, что только лебеда может расти после моей пахоты.
— Вот как! — И забыв про усталость, пошел за бойцом, то и дело поправляя его, показывая.
Тайное становится явным
Как-то еще весной сорок третьего года, просматривая газеты, полученные с Большой земли, Рабцевич обнаружил в «Правде» заявление английского правительства, переданное агентством «Рейтер», о намерении Германии применить отравляющие вещества на русском фронте.
Известие озадачило Рабцевича. Если это действительно так («Рейтер» отмечало, что сведения получены из различных источников), значит, фашисты должны подвозить отравляющие вещества к линии фронта. Вполне возможно, что специальные составы могут пройти и по железным дорогам, контролируемым отрядом…
Вскоре из Центра поступила радиограмма. В ней сообщалось об опознавательных знаках составов, автомашин, в которых фашисты могут перевозить отравляющие вещества. Гитлеровцы держат в строжайшей секретности эти перевозки, усиленно охраняют железнодорожные вагоны, автомашины, на которых нанесены эмблемы в виде подков или горшков.
Рабцевич тут же собрал командиров групп, их заместителей, зачитал радиограмму из Центра.
Среди присутствующих послышалось:
— Да они не посмеют применить газы, это запрещено!
— Фашисты все могут, — сказал Рабцевич.
Обязав командиров усилить наблюдение на контролируемых дорогах, он приказал объяснить всем бойцам, связным, на что следует обращать особое внимание, что делать и как себя вести, обнаружив подозрительные составы, автомашины.
Спустя некоторое время связные из городов Жлобин, Калинковичи, Мозырь сообщили, что фашисты концентрируют там отравляющие вещества. Особого внимания заслуживала информация, полученная в начале июня от связного Григория Науменко, с которым поддерживали тесную связь Игнатов и Таранчук.
Науменко работал электромонтером в аварийно-спасательной бригаде на станции Красный Берег. Этот невысокий, худенький восемнадцатилетний паренек выглядел совсем подростком. Но его смелости, находчивости удивлялся даже отец, работавший с ним в одной бригаде.
Григорий рассказал, что на станции Красный Берег, в железнодорожном тупике крахмального завода, он обнаружил подозрительный состав. Окна всех вагонов, за исключением того, в котором размещается охрана, закрыты черной материей. В начале и в конце состава на открытых платформах установлены крупнокалиберные зенитные пулеметы. У охранников автоматы, противогазы. Близко никого, даже немцев, к составу не подпускают.
Игнатов и Таранчук попросили Науменко побольше разузнать о составе, а после подобрать место для совершения диверсии.
Науменко имел возможность часто бывать на участке железной дороги, обслуживаемом аварийно-спасательной бригадой. Он знал не только, как и где охраняется дорога, но и обо всех изменениях на ней. Григорий не раз указывал командирам лучшие места для совершения диверсий, советовал, как незаметно подойти к железной дороге. И диверсии у Игнатова всегда проходили удачно. Группа подрывала состав, потом на это место немцы высылали аварийно-спасательную бригаду, и отряд получал точные данные об уроне, понесенном фашистами.
Григорий подсказал Игнатову, что лучшее место для диверсии — перегон между станциями Красный Берег и Малевичи. На участке, кроме патрулей, охраны нет, единственная трудность — подход к дороге: местность открытая, безлесная.
— Вряд ли там фашисты нас будут ждать, — сказал Игнатов.
Ночью шестого июля сорок третьего года он с группой, в которую входили Николай Рослик, Сергей Храпов, Алексей Плетнев, Иван Дашковский, Николай Брюшко и Федор Говор, отправился на диверсионную операцию. Удачно преодолели реку Добысну — мост оказался неохраняемым — и подошли к железной дороге. Не видно ни зги. Но все же участок, где насыпь была покруче, подобрали. В придорожных кустах залегли. Казалось, ничего-то на свете не было, кроме этой темноты. Немного подождали. Игнатов с Брюшко уже взобрались было на полотно, чтобы поставить мину, как со стороны станции Малевичи послышались шаги и собачье поскуливание… Прислушались. Бесшумно скатились с насыпи, отползли к своим, затаились. Шаги приближались. Изредка вспыхивал луч карманного фонарика, шарил по шпалам. Это был патруль — два автоматчика с собакой. Дойдя до того места, где только что находился Игнатов с товарищем, собака громко залаяла и, натянув поводок, потащила немцев к кустам.
«Учуяла, подлая!» — выругался Игнатов и приготовил автомат. Не хотелось открывать огонь, но…
На насыпи вновь вспыхнул карманный фонарик, его тусклый луч пошарил в вязкой темноте и, не достав до кустов, погас. Немец потоптался на месте, резко дернул собаку, отчего она жалобно заскулила, и пошел дальше. Когда шаги наконец затихли в ночи, бойцы облегченно вздохнули: «Пронесло!» Игнатов с Брюшко еще немного выждали и опять поползли к насыпи. Брюшко быстро выкопал лунку, Игнатов поставил мину, тщательно ее замаскировал, припал ухом к рельсу: он еле слышно вибрировал.