За гранью возможного
Шрифт:
Любили бойцы такие остановки, ноги, казалось, сами несли к деревне. Однако шли сторожко.
За кустами показалась крытая дранкой хата. Удачно хата стояла — от леса почти до самого крыльца тянулся кустарник, в любое время можно было незаметно подойти к ней.
Мирно, спокойно было кругом. И вот, когда бойцы не ждали ничего, кроме домашнего уюта, когда они всеми мыслями были в хатах, а до них оставалось пятьдесят-шестьдесят метров, навстречу из кустов поднялся офицер, за ним вскочили солдаты.
«Десять», — мгновенно сосчитал Синкевич.
— Здавайс, ви окружан! — скомандовал офицер, выставив вперед пистолет.
Синкевич остановился. Нельзя сказать, что он растерялся, хотя появление карателей для него было полной неожиданностью. «Раз так открыто встали, — подумал он, — значит, уверены в своей силе. Повернуть? Пожалуй, бесполезно: путь отхода если уже не занят, так хорошо пристрелян. Тогда — только вперед!»
— Ну, ви, кидай шмайсер! — приказал офицер.
Синкевич не дал ему закончить. Нажав на спусковой крючок автомата, крикнул:
— За мной! — И, словно в беге с препятствиями, перепрыгивая кочки, кусты, канавы, метнулся в сторону от ткнувшегося в траву офицера.
Все произошло настолько быстро, что не успели каратели открыть прицельный огонь, как были смяты. Бойцы устремились за командиром к спасительному лесу, но у самой опушки тоже оказались каратели. Услышав стрельбу и затем увидев бегущих на них бойцов, солдаты повели плотный огонь из пулеметов, автоматов, карабинов. Синкевич с группой кинулся было к огородам, рассчитывая через пустырь, расположенный за ними, выбраться на другой конец деревни и там прорваться к лесу. Их остановил мощный пулеметный огонь. Повернули влево — к щетинистому, только что скошенному хлебному полю, но выбежать на него значило превратиться в мишень. Бросились к кустарнику, залегли — надо было прийти в себя, осмотреться.
Место оказалось удачным — с небольшого взгорка хорошо просматривалась окрестность.
Синкевич пересчитал бойцов. Отсутствовал Малышев. Поискали в ближних кустах — не нашли: где-то напоролся на вражью пулю… Надо было думать о живых. Стали готовиться к обороне. Проверили оружие — свое и трофейное, найденное во время поиска товарища. У них было три пулемета: один — «Дегтярев» — у поляков Станислава Юхневича и Чеслава Вороновича и два трофейных. Пулеметы поставили с трех сторон и тем самым перекрыли подступы к взгорку. Требовалось во что бы то ни стало продержаться до темноты, а потом под ее прикрытием прорваться.
Опомнившись, гитлеровцы оцепили взгорок.
— Скоро атаку начнут, — предупредил Синкевич товарищей.
И тут со стороны пустыря послышалось:
— Рус Иван, сдавайс!
Точно не человек прокричал — собака тявкнула, трусливо, будто из подворотни.
— Вот паразит, — в сердцах выругался Бабина, — по-русски говорить не научился, а тужится. — И послал автоматную очередь в сторону, откуда донесся голос.
Тут же над деревней занялся дружный автоматный и пулеметный хор. Пули летели со всех сторон: трассирующие, похожие на ровные пунктирные строчки, обычные пули, холодящие душу визгливым, пронзительным посвистом.
Как по команде стрельба прекратилась, и бойцы увидели ползущих на них гитлеровцев, их было не меньше двух рот.
— Началось, — вздохнул кто-то.
От этого вздоха повеяло неприятным холодком.
— Только без паники… — подбодрил Синкевич. Он сломал мешавшую ему смотреть ветку, поудобней устроился на своем месте. — Дотемна продержимся, а там мы спасены… — сказал он.
Хотя сам пока не представлял, удастся ли продержаться столько времени. Это был первый открытый бой, в котором он видел врага и враг видел его. До сегодняшнего дня он избегал подобного боя. Этого требовало прежде всего назначение группы — разведка и диверсия, и он неукоснительно выполнял приказ.
«Надо выдержать первый натиск, — думал Синкевич, — потом люди пообвыкнутся, легче будет…»
А каратели все ползли. Синкевичу бросилось в глаза, что делали они это с неохотой. Ползущий следом офицер все время что-то зло выкрикивал солдатам.
«Ну ничего, занимайтесь друг другом», — вновь подумал Синкевич, стараясь не прозевать момента для открытия огня. Он понимал, как это важно — открыть огонь раньше противника. Скомандовал:
— Приготовить гранаты! — И когда до первой цепи оставалось не больше тридцати метров, кинул лимонку. Вслед за ним швырнули гранаты бойцы…
В облаке пыли Синкевич увидел поднявшегося офицера. Размахивая пистолетом, он призывал солдат к штурму взгорка. И солдаты поднялись, но прежде чем успели сделать несколько шагов, заработал «Дегтярев», трофейные пулеметы, автоматы бойцов. Открыли огонь и каратели, но уже не столько для того, чтобы расчистить себе дорогу, сколько для поднятия собственного духа.
Дружный огонь бойцов заставил гитлеровцев повернуть вспять. Атака захлебнулась.
— А-а-а, — радостно закричал Алексей Бойко, — тикаете!
Он встал и начал расстреливать убегающих фашистов.
— Берегись! — предупредил Синкевич.
Но поздно — вражеская пуля угодила Алексею в голову.
Еще несколько раз каратели пытались овладеть взгорком, и каждый раз все больше и больше трупов оставляли на подступах. От ярости они обезумели, но сделать что-нибудь с горсткой бойцов не могли.
Таяли патроны, их действительно могло не хватить до темноты. Совсем худо становилось.
— Командир, а не попытаться ли прорваться? — сказал подползший к Синкевичу Юхневич. — Не будем же мы ждать, когда каратели одолеют нас. У меня есть план. Я и Чеслав отвлекаем огонь на себя, вы с остальными бойцами прорываетесь к лесу.
Синкевич молча посмотрел на поляка.
Станислав предлагал спасение ценой жизни — своей и товарища.
— Так я жду, командир, — торопил Юхневич.
Синкевич не ответил, ему показалось, что гудят машины.
— Ты ничего не слышишь? — спросил он у Станислава.
— Вроде бы машины.
И точно: над околицей появилось облачко пыли, и вслед за ним на улицу выехал грузовик с солдатами, потом еще и еще… Бойцы насчитали десять грузовиков. К трем передним были прицеплены пушки.