За гранью возможного
Шрифт:
Глянул в печь и подоспевший Чмут.
— Братцы вы мои, хлеба-то какие!.. Готовы уже, с места мне не сойти!..
— А вот и начальство идет, — тихо сказала Ольга, поправляя косынку, румянец выступил у нее на лице.
Из-за деревьев, о чем-то переговариваясь меж собой, вышли Рабцевич и Синкевич.
Увидев бойцов вокруг печки и за столом, Рабцевич спросил:
— Обедать собрались?..
— И даже с хлебом, — расплывшись в улыбке, похвастался Синкевич. Из-за спины командира отряда он показал бойцам, чтобы освободили место за столом: — Давайте с нами за компанию.
Рабцевич окинул взглядом забеспокоившихся у печи девчат.
— Если с хлебом, не откажусь. — Он сел за стол. Рядом, потеснив бойцов, уселся Синкевич.
— Предупреждаем, товарищ Игорь, — раздался чей-то шутливый голос, — это у нас пробная выпечка. Можно не дождаться!
Рабцевич глянул настороженно, но, увидев веселые лица бойцов, засмеялся.
— Дождусь!
Дружный смех совсем смутил девчат.
Ольга открыла заслонку, глянула в печь.
— Девчата, разливайте щи, сейчас хлеб подам…
На столе вместе с большой кастрюлей появились миски, тарелки, котелки, ложки.
Ольга, поддев лопаткой, выволокла каравай из печи и, поднеся к столу, осторожно поставила перед Рабцевичем.
— Вот это хлеб! — не удержался Пархоменко, все это время терпеливо дожидавшийся обеда.
Каравай действительно был отменный: большой, пышный, с аппетитной коричневой корочкой.
— А пахнет-то, — возрадовался кто-то с конца стола, — даже отсель слышно!
Рабцевич невольно поддался соблазну и, нагнувшись над караваем, втянул воздух. Разогнулся, выдохнул:
— Какую же власть имеет хлеб над человеком!
Синкевич достал финский нож, тщательно протер лезвие о рукав ватника, попросил:
— Товарищ командир, режьте…
За столом вмиг сделалось необычно тихо. Все уставились на Рабцевича.
Чувствуя необычность происходящего, Рабцевич встал, прижал горячий каравай к груди и, как, бывало, в далекие времена делал отец, вытянул руку, приставил нож к караваю, вонзил в него и потащил на себя…
Но что такое? Вместо обычного в таком случае мягкого хруста из-под ножа послышался треск, напоминающий звуки не то ломающегося, пересушенного зноем сучка, не то рвущейся парусины. И тут же на стол, гулко стукнувшись, упала горбушка. Собственно, это была не горбушка, а подсушенная корочка без мякоти.
Вздох недоумения, растерянности, огорчения вырвался у всех.
Рабцевич удивленно посмотрел направо, налево, перед собой и неожиданно для всех улыбнулся.
— Когда у моей мамаши почему-либо не получался хлеб, отец шутливо говорил: «Ну, мать, у нас в доме сегодня не иначе как Христос ночевал!» — Засмеявшись, он хотел что-то веселое отпустить в адрес пекаря, но, увидев заплаканную Ольгу, сочувственно хмыкнул и положил опавший каравай, похожий теперь на большую лепешку, перед Синкевичем. — Отрезай свой кусок.
За столом зашумели, каравай-лепешка пошел по кругу…
Неудавшийся хлеб скрасили вкусные щи и не менее вкусные белорусские клецки.
Благодаря девчат за обед, Рабцевич ободряюще заметил огорченной Ольге:
— А ты, дивчина, не вешай носа и вытри слезы — бойцу не положено нюни распускать. Еще такие нам хлеба испечешь, что все порадуются.
Рабцевич оказался прав: Ольга Войтик вскоре наловчилась выпекать такие прекрасные хлеба, что даже из других групп приглашали наладить выпечку караваев.
Победное шествие
В начале марта сорок четвертого года из Центра поступила радиограмма о прибытии на аэродром Василия Захаровича Коржа, Бабаевского и Побажеева. Рабцевичу приказывали организовать встречу: товарищи прилетят с большим грузом.
На аэродром отправилась группа Игнатова, только что проведшая диверсионную операцию. На железной дороге в районе Парохонска было взорвано четыре эшелона противника.
Бабаевский привез не только взрывчатку, мины, но и обмундирование: бойцы совсем обносились. Не забыл прихватить с собой и почту.
Получил несколько писем и Линке. Но на этот раз вместо радости они принесли горестную весть: 22 января 1944 года погиб Гейнц.
Линке сидел над рассыпанными письмами и невидяще смотрел перед собой. Чем мог утешить его Рабцевич? Чем хоть в какой-то мере приглушить горе отца, потерявшего единственного сына? В то время, наверное, только одним — беспощадной местью фашистам.
— Что поделаешь, Карл, — сказал Александр Маркович, пытаясь успокоить друга, — война без жертв не бывает…
— Игорь, — проговорил Линке с болью, — я антифашист!
И в этих словах было все: твердость духа, сознание того, что сын отдал жизнь ради победы над ненавистным фашизмом, во имя свободы.
День шел за днем, событие сменялось событием. Бабаевский возглавил работу по созданию широкой сети связных, без которой нельзя было успешно вести боевые действия. В короткий срок справился он с важной работой, со многими связными встретился лично. Об этом в отряде не знал никто, кроме Рабцевича и Линке. И опять, налаживая связи, Бабаевский, как в свое время и Змушко, шел от знакомого к знакомому, от хутора к деревне, от деревни к городу, стремясь вовлечь в борьбу с фашистами как можно больше людей, а это позволяло проникнуть в разного рода комендатуры, комиссариаты…
В начале апреля Бабаевский вышел на связь с молодежной подпольной группой «Запорожцы» из деревни Купятичи. В группу входило восемь человек. Руководил ею двадцатичетырехлетний Федор Лисовец. Синкевич передал ему четыре магнитные мины и предложил взорвать склад на аэродроме близ деревни Галево. Это были штабеля авиабомб, покрытые брезентом. Аэродром круглосуточно охранялся — солдаты находились на вышках, там стояли мощные прожекторные установки и пулеметы.
На задание пошли четыре подпольщика: Александр Григорьевич Лисовец (младший брат Федора), Иван Михайлович Пекун, Иван Платонович Пекун и Сергей Платонович Журбило (он работал на аэродроме и хорошо знал не только расположение склада, но и подходы к нему). Каждый взял по мине.