За гранью возможного
Шрифт:
— Ну так как, товарищ командир?..
— Все нормально, Сеня, место выбрано правильно, план хороший, — вскинул Бабаевский белесые брови. — У меня к тебе единственная просьба: после взрыва, пока не опомнились фашисты, как можно быстрее надо вернуться в лес. Сто пятьдесят метров под перекрестным огнем — расстояние огромное.
На подрыв бронепоезда отправились четырнадцатого мая.
Через шоссейную дорогу перебрались засветло. Проверили, не обнаружил ли их кто, и только тогда углубились в лес. Подошли к железной дороге. Залегли.
Примерно в половине десятого из дальнего дота появились солдаты. Кое-кто из них пошел к станции Ясельда, другие — к Парохонску. Солдаты двигались медленно, с обеих сторон тщательно осматривали рельсы, насыпь, по пути выставляли посты. Как обычно, один солдат встал метрах в ста от канавы справа, другой — на таком же расстоянии слева. Остальные проследовали дальше. Часовые осмотрелись, пошли навстречу. Не дойдя метров пятидесяти друг до друга, остановились, о чем-то громко и весело поговорили и разошлись.
Стемнело сразу. Периодически то с одной, то с другой стороны вспыхивали прожектора, в небе то и дело зависали ракеты, иногда сразу несколько штук. Холодный свет, чем-то напоминавший лунный, не ярко, но ровно заливал округу.
Часовые опять сошлись, один другому сказал что-то, правда, не так весело, и, зябко ежась, ушел. Бойцы невольно ощутили холод.
— А ведь правду говорят старики, что редкий май без заморозков обходится, — заметил Касьянов.
— Мороз это плохо, — шепнул Чмут.
— Почему?
— Да если продержится еще чуток, огурцов опять не будет, — вполне серьезно сказал Чмут.
— Да иди ты… — вмешался Кожич. — Огурцы-то в июне сажают. При чем тут заморозки?
Чмут, братья Косяк едва сдерживали смех.
Синкевич погрозил кулаком, а про себя подумал: «Пусть посмеются…» Подождав, пока потухнут прожектора и сгорит очередная ракета, сказал:
— За мной, товарищи! — И пополз из леса. За ним Касьянов, Чмут.
Оставшиеся в охранении взяли на прицел часовых.
Ползти по узкой канаве с двадцатикилограммовым зарядом тола, запрятанным в мешок, было необычайно трудно.
В воздухе зависла новая ракета. Подрывники вжались в землю. Каждому казалось, что ракета висит именно над ним. Потом опять вспыхнул прожектор, луч пробежал над головами, осветил полотно и погас. Подрывники вновь поползли. И вдруг — что такое? — у Синкевича часто задергался шнур, который он тянул за собой. Это из охранения подали сигнал «Внимание!».
Опять вспыхнула ракета, и Синкевич увидел: со стороны дальнего дота по путям движется несколько человек.
«Час от часу не легче! Если гитлеровцы решили выставить дополнительные посты, часового поставят и у канавы. Что делать?» Синкевич решил не ждать, пока погаснет ракета, осторожно пополз дальше, за ним — бойцы.
Немцы приближались. Все отчетливей было слышно, как цокают о гравий, гулко ударяются о шпалы сапоги.
Обидно — до насыпи осталось метров тридцать, не больше, и, по всей вероятности, вот-вот должен появиться бронепоезд. Надо торопиться. От того, насколько близко они подползут сейчас к путям, во многом будет зависеть исход операции.
Фашисты остановились возле часового. Это были офицер и два солдата. Офицер громко заговорил с часовым и вдруг насторожился. При свете ракеты его большие очки блеснули, словно вспыхнувшие фары. Он ткнул пистолетом в сторону канавы.
Взяв автомат на изготовку, от группы отделился солдат. Над железной дорогой вновь зависла ракета. Подрывники замерли.
Солдат прошел в нескольких шагах от них, трава, покрытая инеем, шуршала под его ногами. Немец остановился, потоптался на месте. Подрывники вздрогнули, когда прозвучал его надтреснутый голос, с насыпи ответили. И вновь все затихло: ушли фашисты.
Из тягостного оцепенения Синкевича вывел протяжный гудок паровоза со стороны Ясельды. Это мог быть бронепоезд.
И вот уже блестящая игла прожектора проколола лес, а затем, вытянувшись над полотном, высветила рельсы, шпалы.
Синкевич проворно пополз. А когда наконец уперся в бугор, радость так и захлестнула его: «Успел!» Он подтянул мешок, чтобы удобней было на него опереться и затем быстро подняться.
Бронепоезд шел со скоростью не меньше сорока километров. Замерли часовые. До расчетной точки взрыва бронепоезду оставалось пройти меньше ста метров. Уже ничего не слышно было, кроме тяжелого стука колес.
— Пора, — сказал Синкевич и, стремительно вскочив, побежал к насыпи. За ним — товарищи…
Секунда, две — и подрывники на полотне. Теперь часовые наверняка увидели их, однако что-нибудь предпринять не смогли, их срезали меткие очереди партизанских автоматов. Бронепоезд приближался с каждой секундой. Синкевич выдернул чеку взрывателя, бросил мешок. То же сделали остальные.
Взвизгнули, заскрежетали тормоза — но было поздно. Подрывники сделали прыжок, другой, третий — и свалились в канаву. Мощный взрыв потряс округу. Взрывная волна вжала их в землю, опалив горячим дыханием.
Синкевич и его товарищи побежали к лесу. Над местом взрыва стало светло как днем. Загорелся перевернутый паровоз, с двух сторон полотна железной дороги лихорадочно заметались лучи прожекторов, небо, будто на карнавале, осветилось красными, белыми ракетами, воздух прочертили трассирующие пули.
Подрывники знали: если сумеют добежать до леса и затем раньше карателей перемахнут через шоссе, то будут спасены.
Вскоре после взрыва бронепоезда последовали новые диверсии на железной дороге.