За гранью возможного
Шрифт:
Стали поступать поздравления — письма, телеграммы, открытки.
Одним из последних поздравил Александра Марковича Карл Линке. Это было в конце мая сорок пятого. Рабцевич взял конверт в руки, увидел знакомый почерк: «Жив!»
Оказалось, после приезда в Москву летом сорок четвертого Карл Карлович получил новое задание. Ему вновь пришлось прыгать с парашютом, но уже на территорию Словакии, охваченную антифашистским восстанием. Пробыл там семь месяцев, был ранен. Сейчас в Москве, но чувствует, что пробудет в столице недолго, — уже готовится к отъезду.
Так оно и вышло: вскоре Линке уехал в Германию, где принял активное участие в создании государства трудящихся на немецкой земле, стал одним из первых его генералов.
Впоследствии министр национальной обороны ГДР Хайнц Гофман напишет:
«После освобождения Германии он отдал весь свой большой боевой опыт социалистическому строительству, усилению и укреплению рабоче-крестьянских сил. Его имя неразрывно связано со строительством вооруженных сил, особенно с созданием и развитием национальной армии Германской Демократической Республики».
Рабцевич надеялся увидеться со своим бывшим комиссаром, строил планы, но им так и не довелось больше встретиться.
По окончании войны Рабцевич работал в органах госбезопасности Белоруссии. Неоднократно избирался в Минский горсовет, Минский горком партии…
Однако многие годы, проведенные в тылу врага в гражданскую, испанскую и Великую Отечественную войны, не прошли бесследно. Особенно подкосила Рабцевича трагическая гибель дочери.
Рабцевич крепился, но все больше чувствовал, что работать ему не под силу.
В пятьдесят втором году вышел на пенсию. Напряженная, по минутам расписанная жизнь сменилась тягостной тишиной. Все время был в гуще событий, все вокруг кипело, бурлило. И вдруг — покой. Не надо никуда рваться, спешить. А что тогда надо? Сидеть на лавочке перед домом и ждать?..
Видя состояние мужа, жена Елена Константиновна подбадривала:
— Не мучь себя, Саша, ты заслужил отдых.
А он не хотел отдыхать — разве для этого он жил, к этому стремился?
Однажды к нему разом нагрянули, будто сговорились, Кирилл Прокофьевич Орловский, Василий Захарович Корж, Станислав Алексеевич Ваупшасов.
Долго сидели в тот вечер друзья. Пока говорили о прошлом, Рабцевич смеялся, шутил — ему было что вспоминать. Но потом, когда разговор переключился на теперешнюю жизнь, замолчал. О своей работе рассказывали Корж, Ваупшасов. Особенно радовался Орловский — он возглавил один из самых разрушенных в войну колхозов, теперь хозяйство поднялось.
— С утра и до поздней ночи кручусь как заводной, — смеялся Кирилл Прокофьевич. — Недавно отгрохали новый коровник, развернули жилищное строительство. Мечтаю, только бы сил хватило, в каждый дом паровое отопление провести. Чтобы люди у меня жили не хуже, чем в городе.
Все рассказывали, а Рабцевичу рассказать было нечего. Ковырять свои болячки? Нет, не по нему это…
Утром друзья разъехались, и опять Рабцевич остался один. Поехал за город, выкопал елочку, кленок, троечку березок, привез домой. Во дворе нашел место, посадил. Поработал и почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Добрался до лавочки, сунул под язык таблетку, тело свинцово отяжелело, голова ясная, а тело…
— А, вот ты где?! — окликнул его знакомый голос.
Перед ним стоял, широко улыбаясь, покручивая пышный ус, Василий Захарович Корж.
— Вернулся? — обрадовался Рабцевич.
— На встречу иду, пионеры пригласили, за тобой зашел. Думаю, не откажешь мальчишкам и девчонкам в удовольствии послушать тебя?
— Так я же не готовился, — растерялся Рабцевич.
Корж рассмеялся:
— Чудак, да ты к подобной встрече всю жизнь готовился. Ладно, давай переодевайся, и пойдем.
Так Корж утащил Рабцевича на первую встречу с пионерами.
И началось. Рабцевича стали приглашать всюду. Его хотели видеть курсанты учебных организаций ДОСААФ, школьники, студенты, рабочие, воины, писатели, ученые. Рабцевич никогда не отказывал. Он много ездил по республике. Выступал с лекциями, беседами, рассказывал о размахе партизанского движения в Белоруссии в пору войны, о людях, которые отдавали ради победы все, зачастую и саму жизнь.
Александр Маркович умел находить доверительные слова для слушателей, беседы строил так, что рассказ о партизанах и связных неизменно вызывал чувство гордости их самоотверженностью, помогал глубже постичь истоки патриотизма.
Как-то, рассказывая жене о своих впечатлениях от встреч и бесед с людьми, Александр Маркович признался:
— Лишь сейчас я понял, что нужно рассказывать не столько о том, что мы делали, сколько зачем делали. Молодых надо учить быть людьми.
Рабцевичу много писали. Ребята просили прислать фотокарточки, личные вещи для организации в школах уголков, музеев Великой Отечественной войны. Особенно дороги были письма от связных отряда, которые не получили документы о своем участии в борьбе с оккупантами.
Александр Маркович шел в органы госбезопасности, просматривал архивные документы, подробно отвечал на письма, высылал нужные справки.
Общественная работа увлекла его, он опять не знал покоя.
А здоровье Рабцевича ухудшалось с каждым днем.
Однажды утром он с трудом поднялся. Болело сердце, в голове шумело, в груди жгло и ныло. Хотелось полежать. Но он встал, принял лекарство и начал одеваться.
— Ты куда? — всполошилась Елена Константиновна.
— На встречу с пионерами.
Елена Константиновна уложила его.
— Сейчас придет врач, а ты…
Превозмогая боль, Александр Маркович улыбнулся:
— Надо, мать, идти, иначе нельзя, ребятишки ждут…
11 апреля 1961 года Рабцевича не стало.
Трудящиеся Минска провожали прославленного партизана в последний путь. Похоронили Александра Марковича на военном кладбище, на аллее Героев.