За крокодилами Севера

Онегов Анатолий Сергеевич

Ерши атакуют мою мормышку, как ошалелые…

— Нет, братцы, такой разговор меня не устраивает…

Я отступаю от берега, надеясь, что здесь, где должно быть поглубже, ерши оставят меня в покое… Глубина — метров пять, и снова ерши и ни чуть не крупнее первых моих знакомых.

Еще одна лунка — глубина за шесть метров. Ершей пока нет, но не интересуются моей снастью и никакие другие аборигены. Нахожу глубину еще побольше — и снова никаких ответных сигналов не приходит ко мне со дна Чорги.

Вспоминаю указания своего друга по части местной географии и, отступив метров на сто от мыса острова, стараюсь разыскать луду — подводную возвышенность, самую ее вершину. Лед сверлится тяжело — шнек ленинградского коловорота почти сразу забивается сырым ледяным

крошевом. Одна, вторая, третья лунки — есть луда. Глубина здесь метра три. Стараюсь привлечь внимание хоть какой-нибудь рыбешки. Меняю снасть — удочка с тяжелой мормышкой пока отложена, играю мормышкой — клопиком, затем предлагаю рыбам крошечные мормышки на совсем невидимой леске то с мотылем, а то без мотыля. Перепробовал все взятые с собой снасти. Ничего. Оставляю вершину луды и ищу скат в глубину слева и справа. К счастью, здесь нет пока ершей. И, наконец, хороший удар по мормышке как раз в тот момент, когда она, постучав по дну, чуть-чуть подскочила вверх и на мгновение замерла, чтобы затем немного покачаться и снова опуститься на дно…

Окунь не соглашается сразу предстать передо мной. Я не очень настаиваю и, наконец, поднимаю к лунке с шестиметровой глубины эдакого голубоватого разбойника граммов на триста пятьдесят.

Снова мормышка «стучит» по дну, снова, покачиваясь, зависает у самого дна, снова «стучит» и снова резкий удар по мормышке. И еще один мерный окунек достается мне.

Окуни заявляют о себе здесь только на шестиметровой глубине. Глубже никого пока нет. Нет никого и вверх по скату…

На льду появляется мой друг-товарищ. Управившись по хозяйству и вооружившись снастью с блесной, он разыскивает чуть в стороне от луды, на глубине, только ему одному известную рыбу. Здесь он нет-нет да и находил приличных сигов. И блесна у него узкая, белая — сиговая. Этой блесной соблазнялись порой и обитатели моря Онего посолидней: бывало, что попадались на такую снасть и местные лососи. Но чаще это случалось еще до ледостава, по глубокой штормовой осени. Тогда мой друг-товарищ, спортсмен-байдарочник, выбирался на своей байдарке туда, где гуляли метровые волны и как-то умудрялся еще в такой шторм не только удерживать на плаву свою тщедушную посудинку, но и ловко управляться и со снастью и с шальной добыче! Своих лососей, добытых подобным образом, мой друг-товарищ именовал не иначе, как тунцами — видимо, вся, как говорится теперь, экстремальная обстановка такой рыбной ловли не могла не придать и без того полулегендарному трофею некую особую силу-мощь, что, судя по

всему, присуща только морским гигантам-тунцам. Но «тунцы» бывают только по осени, а сейчас, в февральскую оттепель, среди раскисших снегов мой добытчик сумасшедших «тунцов» сидит птенцом-скворчонком на своем посылочном ящике и нет-нет да и подергивает коротким удильником свою блесну-полоску… Увы, ему никто не отзывается…

Так заканчивается мой самый первый день на льду Чорги… Назавтра все то же самое: окунь берет только на шестиметровой глубине — тяжелая с краснотой мормышка, леска 0,15 и мотыль на крючке. Но окуни берут только утром и днем, к вечеру они исправно исчезают и их место тут же заполняет собой орда живоглотов-ершей.

Неделя первого свидания с зимним Онежским озером подходит к концу. Небольшая железнодорожная станция, дальний поезд, притормозивший здесь всего на пару минут, и снова за окном стена леса, сырого, сумеречного от дурной погоды…

Уже в самом конце весны отыскало меня письмо-известие от моего друга, пригласившего меня к себе в гости и устроившего мне первое свидание по льду с Онежским озером. Автор письма извещал меня, что к весне, когда погода устоялась, вошла в норму, он, мол, половил на свою блесну и приличных сигов, а на снасть с тяжелой мормышкой, которую я оставил ему, он добывал в то время за утро столько хороших окуней, что они не умещались в его рыболовном ящике… Что делать, если тебе не очень повезло во время первого свидания…

Вернувшись в Москву с зимней Чорги, я почти тут же разложил перед собой подробную карту Карелии…

Вот она Чорга со всеми своими островами и заливами. У Чорги есть и еще одно имя — губа Лижма… А вот слева от железнодорожных путей, совсем рядом со станцией и поселком озеро Кедрозеро, большое, проточное, связанное с самой Чоргой рекой Нижняя Лижма. А если по весне сюда? Попроситься в поселке к кому-нибудь на недельку на постой, а там каждый день с утра пораньше отправляться в поход-разведку по льду?. Судя по справке, сопровождавшей мою карту, Кедрозеро рыбное, богатое окунем, лещом, щукой, налимом. Здесь еще и сиг, и форель… А чуть севернее Кедрозера и Чорги еще одно озеро — подарок — Викшозеро… От железнодорожной станции тоже совсем недалеко — всего километра два. Озеро тоже проточное — Викшречка тоже уходит из озера в Онего, только не в Чоргу, а губу Уницкую.

То, что в Викшезеро есть хорошая рыба, помнил я по первой и единственной встрече с этой водой…

Было это в конце зимы. Мои спутники добывали тогда приличных викшезерских окуней на свою снасть-блесны. Я же воевал с местными окунями, вооружившись легоньким удильничком, тонкой леской и небольшой мормышкой с подсадкой мотыля. Мои спутники ни тонкой лески, ни мормышки, как самостоятельно снасти, тогда еще просто не понимали и, видимо, с сочувствием наблюдали, как я подолгу возился с каждым соблазнившимся моей мормышкой окунем-горбачем. Такую рыбину весом под полкило приходилось сначала выдерживать на гибком кончике удилища и только потом, не торопясь, подводить к лунке.

Эти викшезерские окуни до сих пор беспокоят, мою память… Вот если бы туда по весне, на последний лед. Жаль, что Петрозаводские рыбачки спалили в конце концов всю оставленную людьми деревушку, что стояла на дальнем берегу озера — а то можно было бы забраться сюда по весне на недельку — была бы и крыша над головой.

Но и здесь я находил выход: проектировал легкие сани-нарты, которые служили бы мне и кроватью-лежанкой в зимней палатке, прикидывал, какой именно спальный мешок сшить для такого похода… Вот с такой палаткой, и таким спальником можно было бы и отправиться на Викшезеро.

Так, путешествуя по карте Карелии, я распалял, тешил себя мечтой-планами на следующую зиму-весну, даже не предполагая, что все мои встречи с северным льдом уже на следующий год разом оборвутся, что всех нас возьмут и разом переломят пополам, как ломают о колено хлеб-житник, неопрятные ухари- вахлаки…Да, ровно на десять лет остановились все мои планы-поездки, которые наполняли меня и духовной, и физической энергией, а попросту говоря, помогали жить.

Без меня осталось и Пелусозеро, остались там, среди тайги, и колдовская северная вода со своими голубыми окунями, и мой дом, только что как следует отремонтированный, и мои лодки. Хорошо хоть, что я вовремя успел приземлиться на Ярославщине возле грибного леса, яблоневых и вишневых садов и рабочего старания-гуда медоносных пчел. И жить здесь можно было, можно было трудиться изо дня в день, как пчела-работница, и так, трудясь, и пережить все напасти, что выпали в то время нашей русской земле. Но поди ж ты — все вроде бы хорошо, все вроде бы и устроилось в конце концов, но снятся тебе по ночам северные озера, являются, как наяву, чуть приметные таежные тропки, что ведут через зеленые мхи вековых ельников и звонкие сосновые боры-беломошники от одной таежной воды к другой… Так уж получается: если ты однажды крещен северной водой, то от этой воды тебе уже никуда не деться.

Десять лет я не видел своих озер, я встречался с ними только на картах. Но боль-тоска победила, я решился, как-то устроил все свои весенние дела с пчелами, с садом, с огородной рассадой, добрался до поезда «Москва — Петрозаводск», загрузился туда вместе с рюкзаком, лыжами, коловоротом и в конце концов прибыл в столицу Карелии.

Путь мой снова лежал к Чорге. Мой друг-товарищ уже не жил по зиме возле Онежского озера — его прежний деревенский дом теперь именовался лишь летней дачей, но он принял мои слезные просьбы и согласился не по сезону отправиться со мной на дачу, чтобы попытать счастья на предвесеннем льду…