За крокодилами Севера

Онегов Анатолий Сергеевич

Тут надо оказать, что мой товарищ не только десять лет крестьянствовал среди Карельских лесов и скал, но еще и числился профессором Петрозаводского университета, где подвязался на математическом поприще. И как я понимаю, главная его математическая страсть была в области статистических исследований. По крайней мере он вовсю увлекался идеями математика-полуисторика Фоменко и даже читал студентам лекции о том, что Куликовская битва была вовсе не на Дону, а в Москве на Кулишках и что Чингисхан или еще кто-то из хозяев Золотой орды были на самом деле русскими князьями и носили рядом с татарскими именами еще и вполне славянские прозвища. Толку для себя от этого увлечения моего друга отечественной историей я пока не видел, а вот его страсть к исследованиям

погодных явлений меня до поры до времени очень интересовала…

Каждый день утром и вечером отмечал наш ученый-математик температуру воздуха и выводил следом за этим кривые хода суточных температур. Таких кривых накопилось уже достаточно и теперь по ним можно было судить о возможном характере погоды в то или иное время года. Я внимательно изучал графики моего друга и еще раз подтверждал свои собственные знания о погоде в конце марта и начале апреля здесь, как говорится иногда, на северах.

Здесь в середине марта обычно и начиналась та самая весна света, имя которой дал в свое время М.М. Пришвин. Светило солнце, чуть и припекало к полудню, но к вечеру оставляло завоеванные было позиции очередному ночному морозу. К самому концу марта солнце обычно уже светило-грело уже от души, плавило по окрестным местам снег, а ночной морозец прихватывал этот раскисший было снежок ледяной коркой-настом» Это было чудное время для начала весенней подледной рыбной ловли: солнце, тишина — и к концу марта по полудню открывшиеся первый раз за эту весну, победившие ледяную корочку насверленные тобой лунки — лунки сами собой освобождались под лучами солнца ото льда, схватившего по утру показавшуюся в них воду, и теперь и не надо было уже постоянно очищать их черпачком.

А дальше?..А дальше в начале апреля, иногда и ударял мороз покрепче — тут зима, будто спохватившись, что быстро стала отступать от весеннего тепла, возвращалась, но возвращалась совсем на короткое время — следом за ней вместе с хмарыми тучами-облаками, что постепенно затягивали все вокруг, приходила и глубокая оттепель.

Словом, все в этой весенней погоде было заранее и более-менее точно расписано и полностью совпадало с научными выводами моего друга… Но друг мой прежде всего математиком, хотя и ловил рыбу, охотился, мотался на байдарке по Онежскому озеру в самые страшные шторма, но жизнь все-таки, судя по моим догадкам, представала перед ним прежде всего в виде математических моделей, которые создавал-конструировал он сам, а потому он сам мог по-своему усмотрению и как-то распоряжаться этими моделями. Словом, как-то услышал я от своего друга, что он обнаружил в себе способность заказывать погоду…

Да-да, именно заказывать наперед. Да-да, я так и понял: заказывать, а не предсказывать, предполагать. Какую пожелаю на этот период погоду, такую и закажу.

Зная немного математику и основы математического моделирования тех же процессов природы, и технологических процессов, а также психологию многих математиков-ученых, я не возразил, не стал спорить, просто, выслушивая очередные «заказы» моего товарища и запоминая их, сравнивал с тем, что получалось на самом деле…

Вот и в этот раз, собираясь вместе со мной отправиться на Чоргу 22–23 марта, мой друг-ученый сообщил мне сразу при встрече, что на время нашего путешествия он, мол, заказал такие метеорологические условия: первые несколько дней удержатся небольшие морозцы, днем будет тихо и ясно, а дальше морозцы почти стихнут и солнце начнет топить снега вовсю.

Сразу скажу, что ход мыслей моего друга был верным и «заказанная» им тенденция в начале нашего похода более-менее выдерживалась, правда, по ночам приходили к нашей, занесенной снегами деревушке не морозцы-простачки, а настоящий мороз-воевода и по утрам столбик термометра, укрепленного у нас на крыльце, исправно опускался ниже отметки «минус двадцать градусов». И далее ночные морозы не собирались стихать, правда, солнце грело к полудню все сильней и сильней ото дня ко дню, и в предпоследний день нашего путешествия во второй половине дня чуть-чуть

стали отходить ото льда насверленные нами лунки. Но зато на следующий день вместо мороза-воеводы явилась вдруг глубокая оттепель. Она явилась к вечеру вместе с тучами-пеленой, утопила в себе диск помутневшего солнца, тут же развела все снега, и дорогу к дому, которую до этого я проходил на лыжах часа за полтора, пришлось преодолевать в тот раз намного дольше…

Но это потом, к самому концу последнего похода на Уницкую губу… А пока утро, сумасшедший мороз, тишина, повсюду густая бахрома инея, лед Чорги, голубоватое утреннее пространство затихшего на зиму подо льдом Онежского озера и вместо островов миражи — туман по всей губе, туман над самим Онего, и над этим туманом видны только мутные вершинки лесных островов… Эти вершинки-острова дрожат, будто плывут по белой пелене, как по тихой воде в мирный штиль. Но вот солнце чуть повыше, чуть всплыло над покрывалом тумана, и островки-миражи становятся выше и шире, и вот это уже не островки, а настоящие острова.

Островов все больше и больше. Пора. Я разыскиваю по памяти первой встречи с Чоргой ту самую луду, где ловил когда-то неплохих окуней.

Первая лунка — почти угадал место. Глубина около шести метров. Вольфрамовая мормышка, чуткий кивок-пружинка. Два-три покачивания и тут же удар — давно знакомый удар окуня по мормышке.

Окунь славный, приятный — граммов на триста, почти точно такой же, каких ловил я здесь десять лет тому назад.

Мормышка снова у самого дна, стучит по дну, подпрыгивает, зависает — останавливается у дна, снова стучит. И вместо надежды следом за первым окунем увидеть второго, третьего, появляется беспокойство, недоумение: что такое, где рыба?.. Еще и еще продолжаю я уговаривать местных окуней ответить на мои приглашения… Нет ответа.

Еще одна лунка, еще и еще мормышка совершает все придуманные для нее ритуальные игры. И только совсем потом, когда, как говорится в таких случаях, не оставалось уже и надежды, подцепился окунек-недомерок, окунек-палечник, как здесь называют такую совсем никчемную рыбку…

Не ответила на мои предложения глубина, нет рыбы на скатах луды. Выхожу на самую вершину подводной возвышенности. И тут — ничего. Ухожу с луды к острову, к другому, хочу отыскать хотя бы тех самых ершей, какие донимали меня в первое свидание с Чоргой. Пусто — никого нет. Пора домой. В итоге две рыбы: одна, какую не стыдно показать людям, а вторая — совсем пустяк. Я оставляю этого окунька- пустячка воронам, которые уже сторожат меня, и возвращаюсь домой с одним единственным подарком, каким отметила пока второе наше свидание хмурая Чорга…

Может, я поздновато явился в это утро на лед? Бывало, что в самые глухие зимы, в самые крепкие морозы, тот же окунь по известным мне карельским озерам ловился только рано утром, почти в сумерках просыпающегося тяжелого зимнего дня…

На следующий день я чем свет уже на льду. Исследую вчерашние лунки, сверлю новые — ни одной поклевки. Ищу рыбу снова у островов — ничего. Возвращаюсь обратно на луду и только тут, на самой вершине луде, кто-то там, подо льдом, наконец, правда, совсем негромко заявляет о себе: чуть видно — дерг-дерг… Меняю снасть — ловлю на мормышку-крошку с подсадкой одного единственного мотыля-недомерка. И снова чуть живое — дерг-дерг… Кто это?… Этим «кто-то» в конце концов оказывается колюшка-невеличка, занятная рыбка-гномик с острыми колючками вместо спинного плавника.

Я расстаюсь с Чоргой и впервые слышу от своего друга: «В Чорге по зиме рыба берет только в оттепели. Вот почему тогда, десять лет тому назад, в феврале, посреди неожиданного тепла, Чорга все-таки встретила меня более-менее достойными подарками.

— Здесь начинает брать, когда вода на лед выйдет. А сейчас пусто. Идем на Уницу.

Уницкая губа от нашего дома километрах в семи. Для этого надо подняться на гору-сельгу, а там по ней, вверх-вниз, вверх-вниз, к Уницкой губе. И уже по льду Уницы километра два до островов.