За крокодилами Севера
Шрифт:
Уходим утром, но не в самую рань — мороз с утра страшенный. Мой друг таковой вроде бы не заказывал. Прибываем на Уницу часам к одиннадцати. Сверлим лунки. Появлятся окунек, небольшой, почти точно такой же, окунек-палечник, что достался мне в первый день на Чорге. Оставляем это занятие и направляемся к устью Викшречки. Эта Викшречка приходит сюда, в Уницу, как раз из того самого Викшезера, которым бредил я не один год. Подо льдом совсем немного воды. Когда весна заявляет о себе уже во весь голос, здесь, в устье речки, по словам моего друга, просто свирепствует щука — щуки тогда хватают все, что опускаешь в лунку: блесну, мормышку — голую, с ручейником. А пока на мою мормышку рыбка за рыбкой садятся окуньки-стограммовики» Когда эти окуньки-стандарт отказывают мне во внимании, тут же вместо них заявляется
Сверлю новую лунку и почти тут же чувствую на конце своей снасти сильную, упругую тяжесть — этот окунек уже покрепче. Он не голубой, какими оказываются окуни, прописанные на глубине, а зеленоватый по оранжевому фону — окунь мелководья и густых подводных трав, но все равно хорош.
На следующий день мороз под утро опять за минус двадцать. Но та же тишина, завешанная вокруг густым-густым инеем. И солнце, тяжело поднявшееся над слепым туманом… Солнце в этот раз я встречаю уже на льду — на этот раз я сверлю лунку во льду Викшламбы… Это лесное озеро, младшая сестра Викшезера — моей легенды. Речка Викшречка вытекает из Викшезера, в конце концов добирается до Уницкой губы, где вчера мы и полавливали неплохих окуньков, а по пути позволяет себе ненадолго остановиться и разлиться среди почти отвесных скал-берегов узкой, прогонистой ламбой-озером Викшламбой.
Здесь, под берегом Викшламбы самый настоящий солярий. Высокие берега, как экраны, удерживают весь солнечный поток и опрокидывают его на лед озера. Наверное, на самой сельге-возвышенности, откуда я совсем недавно спустился сюда, все еще царствует мороз, а здесь, на льду Викшламбы, под самым берегом, солнце плавит снег и в лунках давно открытая вода.
Можно идти куда-нибудь дальше, сверлить лунки по всему озеру, искать глубину, свалы, но после льда Чорги и Уницы, где тебя на каждом шагу стерег крепкий мороз, никуда не хочется пока уходить от этой, одной единственной просверленной тобой лунки, где чуть приметно дышит живая, не стянутая ледком вода.
Глубина подо льдом небольшая — всего метра три. Мормышка легкая, насадка — один единственный мотыль. И тут же окуни, хотя и не очень великие, но все-таки окуни, а не палечники — один за другим… Оставляю их в покое, сверлю новую лунку, очищаю, затемняю ее. Немного жду и опускаю затем в новую лунку свою мормышку… Мормышка на дне, чуть приподнимаю ее и вижу, как виниловый сторожок вроде сам по себе поднимается все выше и выше. Подсечка… Так и есть — плотва-сорога. И тоже, как окуньки, не очень великая, но плотва, драгоценная полоска живого черненого серебра на чуть осевшем под солнцем голубоватом весеннем снегу.
Последнее наше путешествие снова к Уницкой губе. Снова устье Викшречки… С утра те же окуни, побольше, поменьше. Но с полудня солнце начинает закутываться в мутную пелену. Надвигающееся тепло чувствуется вокруг, и прежде всего в лунках — льда-корочки в лунках уже нет. Солнце совсем исчезло в надвинувшейся парной хмари. Еще только какой-то час тому назад все вокруг искрилось, играло на солнце, а тут вдруг хмарь, но попрежнвму тихо, без ветра, и сразу тепло. И в этой пасмурной теплой тишине к лункам у Викшречки является вдруг увесистая онежская плотва-сорога… Раз-раз — светлая мормышка покачивается у самого дна и на счет три сторожок подается вверх — распрямляется. Подсечка — и резвая тяжесть на крючке твоей игрушечной снасти.
Онежская плотва-сорога по всему хороша: красива, тяжела и в то же время очень изящна… Плотвы много.
Оглядываюсь по сторонам — мой друг-товарищ, будто прознав, какая беда грядет, уже дома — топит печь, баню. Я же задержался до вечера и теперь прикидываю, как мне быть? Натираю лыжи мазью, рассчитанной на нулевую температуру. Какое-то время мои лыжи скользят по лыжне. Но вдруг — стоп. Тяжелый комок раскисшего снега намертво припаивается к лыже. Снимаю лыжи, очищаю от приставшего снега, насухо вытираю, снова наношу мазь и снова метров через двести — стоп: комья прилипшего к лыжам снега не пускают дальше…
С раскисшим вдруг снегом я бьюсь на протяжении всех семи километров по селъге», что отделяет Уницу от Чорги. Чем ближе дом, тем идти трудней. Но в конце концов все оканчивается теплом натопленного как следует жилища и горячим крепким чаем с большим ломтем белого хлеба, испеченного здесь
На следующий день все вокруг раскисает совсем. Был у нас до этого план: рвануть на Уницу, на глубины, на фарватер, и там поблеснитъ судака, крупного окуня, налима. Но не получается — не пускает погода. Мой друг и по этой погоде слетал бы туда за десяток километров на своих пластиковых лыжах, но мои охотничьи лыжи-дрова по такой погоде только помеха. Я оставляю в доме своего друга и эти лыжи, и тяжелый ленинградский коловорот и бреду к железнодорожной станции в рыбацких сапогах-бахилах по обходной дороге, по набитой машинами колее.
А там снова поезд, Москва, снова карта Карелии и снова, как заклинания, повторяю я давно известные мне имена лесных озер и заливов-губ Онежского озера…
Первый раз Уницкую губу я увидел с высоты птичьего полета… Самолет «Аннушка», обычно и доставлявший меня из Петрозаводска в Пудож, на этот раз почему-то не полетел, и всем желающим переместиться с западного берега Онежского озера на восточный, предложили воспользоваться для этого вертолетом.
Большой пассажирский вертолет летел совсем недалеко от земли, и я мог довольно-таки точно угадывать всю известную мне географию маршрута… Река Шуя, ее протока, Логмозеро у самого Онего — здесь провел я полных два года вместе с семьей. А вот и последний дом на берегу Шуйской протоки, который когда-то был моим… Какие-то минуты полета и в стороне уже открывается озеро Укшезеро, которому когда-то я тоже отдал два года жизни. Именно здесь начинались мои карельские тропки, которые затем продолжились на берегу Логмозера, А дальше лес, лес и лес. И вдруг внизу подо мной водное пространство, широко разошедшееся от одного берега к другому и по всему этому искрящемуся сейчас под солнцем, пространству онежской воды острова: большие, совсем маленькие, вытянутые вдоль берега и совсем круглые — много-много островов. И тут же шальная шаль… Вот бы сюда по лету: небольшая резиновая лодочка, вместо палатки только тент от непогоды, немудрая рыболовная снасть, котелок, топорик, сухари, соль — и вот так вот на лодочке, не спеша, выжидая погоду, путешествовать и путешествовать от острова к острову, путешествовать долго, не зная времени…
Подо мной только что была Уницкая губа Онежского озера… Я все время помнил эту встречу, пока не отыскал наконец эту подаренную мне мечту-сказку в начале 2001 года. Тогда впервые я и увидел Уницу совсем рядом. Правда, не летом, а в конце марта, когда знаменитая губа моря Онего еще покорно дожидалась окончания ледяного плена. Здесь, где в Уницу приходит Викшречка, я и добывал на мелководье оранжево-зеленых, травяных окуней и одетую в доспехи из черненого серебра тяжелую онежскую плотву-сорогу.
Конечно, это была не совсем та рыба, которую могла бы подарить мне Уницкая губа, и не то состояние-общение с северной водой по весне, которым я был избалован на своем Пелусозере… Там, еще до восхода солнца, я открывал дверь своего дома, сразу оказывался на льду в утреннем густом тумане, оставшемся после ночного морозца, и уже метров через сто мог сверлить первую свою лунку. Там, на Пелусозере я мог хоть целый день с утра до вечера отдаваться самой рыбной ловле, не помня заранее о том, что меня еще ждет дальняя дорога к теплу деревенского дома. Там целый день была только рыбалка, там никуда не надо было долго идти, путешествовать часами. А вот от Чорги, где стоял дом моего друга, до Уницы приходилось сначала добираться, преодолевать на лыжах подъемы и спуски не совсем легкой дороги протяженностью в общем около десяти километров только в одну сторону. И лишь потом ты получал право просверлить наконец во льду лунку. Эти-то не очень легкие километры пути и придавали тогдашней моей рыбной ловле на Унице особый туристско-походный характер, когда награду ты получал только после довольно-таки длительного путешествия почти в экстремальных условиях… За плечами всякий раз был рюкзак. В рюкзаке коловорот, рыбацкие брюки, куртка, смена белья… Добравшись до устья Викшречки, скидывал я с себя промокшую насквозь рубашку, свитер, штормовку, под морозом поспешно облачался во все сухое, забирался в теплые рыбацкие брюки и только после этого позволял себе вспомнить, что в общем-то ты здесь на турист, а рыболов-любитель.