За линией Габерландта

Пальман Вячеслав Иванович

В этот мартовский день мы почувствовали, пожалуй, впервые, что солнце в Май-Урье не только светит, но и греет. На припёке, если сесть спиной к солнцу, тепло проникало сквозь ватную телогрейку и приятно щекотало спину. Весна… Весна идет! Рябило в глазах от ослепительной игры солнца на снегу, воздух стал прозрачным, ядреным и каким-то даже вкусным; снежный наст за ночь смерзался и по утрам удерживал человека без лыж; наледи лениво дымились; промороженные лиственницы, мертво стоявшие всю зиму,

зашептались, по их голым веткам нет-нет да и пробегал теплый воздух, навевая мысли о жизни, о тепле. Весна…

Устроив перекур, мы уселись спиной к солнцу и блаженствовали в затишке за густым кустом шиповника. Вдруг отрывисто тявкнул Казак. Мы обернулись. Уши собаки настороженно торчали. Казак внюхивался в какие-то ведомые только ему запахи и не спускал глаз с реки.

Он тявкнул еще и еще раз и беспокойно оглянулся на нас. Леша поднял бинокль и долго всматривался в белое безмолвие долины.

— Кто-то едет сверху, — сказал он. — Похоже, нарты…

— Геологи, кто же еще, — уточнил Зотов.

— А может, твой приятель, проводник, — сказал Серега.

Мы встали, оживились. Теперь и без бинокля на белом прорыве русла была видна черная точка. Казак волновался, рвался вперед. Саша взял его на ремень. Послышался заливистый лай. Собачий потяг.

Через несколько минут упряжка пронеслась под берегом. Мы закричали, замахали шапками. Каюр вонзил в снег крюк, оглянулся. С нарт соскочил кто-то грузный, тяжелый, в широком тулупе, и, неуклюже став на лыжи, пошел к нам прямо по целине. Упряжка пронеслась дальше в поисках отлогого подъема на берег.

— Ребята, это же Руссо! — крикнул Смыслов. — Явление народу…

Действительно, это был Руссо. На широком и добром лице агронома сохранялось тревожное выражение даже в первые минуты встречи.

— Откуда вы, какими судьбами, почему сверху, с гор? — Мы забросали его вопросами.

— Постойте, постойте… — сказал он, беспокойно оглядываясь. — Где Зотов?

— Я здесь. — Бородатое лицо Зотова возникло перед глазами агронома. Апостол Петр, русифицированный и одетый для прогулки по морозным далям.

— Вы?.. — Руссо огляделся, улыбнулся. — Ах да, прошу прощения. Фу, как я боялся!.. — Он опустился на поваленную лесину, вытер рукавом лоб.

— Объясните, наконец, — нетерпеливо произнес Бычков.

— Сейчас, сейчас. Значит, это вы? — Руссо еще раз посмотрел на Зотова и дотронулся до него, не доверяя глазам своим. — Ну и виду вас! Алеша Попович. — Он засмеялся. — Да и все вы, друзья.

— Итак… — начал Бычков, заражаясь волнением приезжего.

— Итак, я очень рад, что вижу вас всех вместе и в добром здоровье. Прошу выслушать меня внимательно. Я послан Зубрилиным, чтобы предупредить об опасности, которая грозит вам, особенно Петру Зотову.

— Опасности? — переспросил Бычков.

— Да. Конах появился в вашей долине.

Мы переглянулись. Значит, история не кончилась, она продолжается, она догоняет Зотова, находит его и здесь. Прошлое опять ворвалось в наши дни.

Свернув работу, мы отправились домой. Известие было очень серьезным.

Ночью снова залаял Казак. Саша и Сергей вышли посмотреть. Вернувшись, они сказали, что вверх по долине промчались четыре потяга с людьми

— Это туда. К Зубрилину, — сказал Руссо. — Будем ждать известий. Теперь, когда я вас предупредил, боюсь за нашего замполита. Остался один на один с врагом.

На другой день мы увидели целый обоз. Он шел с верховьев реки. Нарты остановились, Зубрилин подозвал Зотова и отвернул брезент.

— Узнаешь?

Зотов побледнел.

— Кто его?

— Неважно. Одним преступником меньше. Но учти, с его смертью опасность не миновала. У Конаха здесь сообщники.

— Кто?

— Не знаю. Надо выяснять. Я сейчас еду на прииск, потом вернусь к вам. Будьте осторожны, друзья.

В тот же день мы с Серегой переселились в домик Зотовых. Так оно надежнее.

Глава одиннадцатая

Тревожные дни Скалова. Капитан Омаров в затруднительном положении. Выводы агронома Руссо. Снова о дневниках Зотова-старшего.

Перед Зубрилиным и перед следователем встала задача не из легких: решить уравнение со всеми неизвестными. Это не под силу даже очень толковому математику. Дело в том, что со смертью Конаха, который, судя по письму и по сопротивлению при встрече с Зубрилиным, являлся просто рядовым диверсантом, исполнителем чьей-то воли, в руках следствия не осталось никаких улик.

Впрочем, осталось письмо; затем осталась геологическая партия в количестве сорока человек. Кто-то из этих сорока — агент. Но кто? Нельзя арестовать всю группу. Нельзя и подозревать каждого.

Прежде всего Зубрилин решил найти автора письма. Он жил на прииске, это несомненно. В письме говорилось: «Дано указание складывать бочки с горючим близко к зарослям». Кто дал такое указание? И кому?

Виктор Николаевич встретился с директором приисковой базы. Перед ним стоял пожилой человек в полувоенной форме. Его широкое, немного одутловатое лицо выражало полнейшее равнодушие к миру и к собеседнику, к равнодушию примешивалось какое-то очень сонное довольство собой. «Пьет», — сразу подумал Зубрилин. И не ошибся.