За любовь отдам...Тебя!
Шрифт:
И вот музыка заиграла, и мои глаза наполнились слезами, стоило мне представить себе сына, сидящего передо мной со своей гитарой. Он никогда не бывал так счастлив, как во время выступления. Мысленным взором я видела его в отблесках солнечного света, светлые волосы падали ему на лоб. Иногда он качал головой, чтобы подчеркнуть какую-нибудь ноту. Я прибавила звук, позволяя музыке звучать громче и терзать мою душу.
Через несколько минут я почувствовала осторожное прикосновение – Одри терлась о мою ногу и мурлыкала! Затем она принялась ходить кругами по комнате, словно искала что-то. Где же ее любимый Донни? Она слушала его раньше и все запомнила – я просто знала, что она запомнила!
Я осторожно
Одри прошлась по одеялу, потом вдруг упала и покатилась. Она переворачивалась снова и снова, то и дело утыкаясь щекой в одеяло, как бы говоря: «Эй, я любила вашего сына; теперь я тоже люблю вас». В тот день были пролиты счастливые слезы – Одри приняла любовь, которую мы так отчаянно хотели ей показать. Я искренне верю, что она по-своему переживала отсутствие Донни и внезапно осознала, что связывает нас с этим замечательным молодым человеком, когда снова услышала, как он играет на гитаре.
Кошка, которая любит музыку, каждый день благословляет нашу жизнь. Теперь мы с ней разделяем эту «страсть к блюграссу». Стоит мне включить наши любимые диски, как она подбегает, чтобы мурлыкать и тереться о мои щиколотки. Одри чувствует, когда мне грустно или когда я скучаю по сыну. Некоторые музыкальные произведения все еще напоминают о нем – услышав их, она прижимается ко мне всем тельцем. В такие моменты мне кажется, что сын разговаривает со мной через свою кошку. Я знаю, что Одри появилась в моей жизни не просто так. Она – как связной между мной и Донни, ее миссия заключается в том, чтобы наш диалог никогда не прерывался.
Я снова выбираю слово «мама»
Вы не можете сделать добро слишком рано, потому что никогда не знаете, как скоро будет слишком поздно.
Сквозь пелену, застилавшую глаза, я смотрела, как мой муж Чак уходит со своей бывшей женой. Тяжесть на сердце была почти невыносимой.
Я вернулась к гробу пасынка и помогла своим детям вытянуть розы из венка с надписью «Брату» – позже мы положим их между страницами Библии. Продолжая беззвучно плакать, я еще на пару минут задержалась возле венка и положила на него руку. Я больше не знала, где мое место.
– Боже, – шепотом взмолилась я, – как вышло, что Конан стал частью моей жизни?
Я испытывала благоговейный трепет перед этим похожим на ангела маленьким мальчиком, чьи светлые волосы, казалось, излучали небесное сияние. Уже в полтора года он был сложен как трехлетний ребенок. Крепкий и коренастый, Конан спал, свернувшись калачиком у меня на коленях, его крошечное сердце билось в унисон с моим, и именно тогда я впервые почувствовала по отношению к нему материнскую привязанность.
Спустя год после первой встречи я стала мачехой Конана и его старшей сестры Лори. А еще через некоторое время мой врач сообщил мне обескураживающие новости.
– У вас бесплодие, – сказал он, – и, возможно, никогда не будет собственных детей.
Мне тогда едва исполнилось двадцать два года, я всегда хотела стать матерью. Выходит единственное, что я смогу получить в своей жизни, это быть мачехой.
К
Мне нравилось быть и мамой, и мачехой, хотя, как и в жизни любой смешанной семьи, здесь были свои плюсы и минусы. Бывшая жена Чака получила опеку над его детьми и стала давать им больше свободы, чем мы давали нашим детям. Пытаясь следовать нашим собственным правилам, мы, вероятно, казались чрезмерно строгими по отношению к Конану и Лори. Во время их визитов по выходным я нередко чувствовала себя старой клячей.
Будучи второй женой, я ревновала к матери приемных детей. Я жаловалась на нее и ее мужа, когда приемные дети слышали это, и даже ворчала по поводу того, что приходится покупать им что-то сверх алиментов, которые выплачивал мой муж. Каким-то образом я упустила из виду тот важный факт, что мои пасынки были всего лишь невинными детьми, не по своей воле оказавшимися в смешанной семье.
Однажды я заметила, как моя мать подошла к моей же мачехе и обняла ее. А обернувшись, увидела, что мои отец и отчим смеются вместе. Поскольку я всегда ценила добрые отношения, сложившиеся у моих родителей и отчима с мачехой, то мне пришло в голову, что дети Чака стремились к тому же. Поэтому мы с Чаком решили усердно работать над устранением пробелов, вместо того чтобы создавать их.
Это было нелегко, и перемены произошли не в одночасье, но они произошли. К тому времени, когда Конану исполнилось пятнадцать, между взрослыми, наконец, установился мир. Вместо того чтобы жаловаться на выплаты алиментов, мы добровольно увеличили их. Пришло время, и мама Конана передала нам копии его табелей успеваемости и расписания футбольных матчей.
Я гордилась своими детьми и пасынками. После окончания колледжа моя падчерица вышла замуж, и они с мужем вместе построили дом. В семнадцать лет Конан стал рассудительным, интеллигентным молодым человеком. Он обладал суровой внешностью и глубоким баритоном, и я задавалась вопросом, кто та счастливица, которой удастся его подцепить.
Но потом раздался телефонный звонок, навсегда изменивший нашу жизнь, – Конан мгновенно погиб под колесами автомобиля, которым управлял пьяный водитель.
Все те годы, что мы были женаты, Чак заверял меня, что я тоже являюсь родителем для его детей. Он интересовался моим мнением в вопросах, касающихся их, и полагался на меня, чтобы сделать Рождество и дни рождения особенными. Мне нравилось заниматься всем этим, и я действительно считала себя их второй матерью.
Однако в своем горе сразу после смерти Конана Чак внезапно перестал интересоваться моим мнением и сфокусировался на своей бывшей жене. Я знала, что им предстояло вместе принять много окончательных решений, к тому же он явно пытался избавить меня от ужасных подробностей. Я поняла все это позже, но в тот момент вдруг почувствовала себя посторонним человеком, а не родителем.
Водитель, виновный в аварии, должен был предстать перед судом, а это означало, что Чак и его бывшая жена будут поддерживать связь. Уродливая ревность из прошлого вернулась, когда ночь за ночью он разговаривал с ней и почти никогда не обсуждал ничего со мной.
Меня задевало, когда друзья спрашивали лишь о том, как справляется Чак, или присылали открытки с соболезнованиями, адресованные только ему, забывая обо мне и о двух наших детях. Некоторые принижали мое горе, потому что я была «всего лишь» приемным родителем. Кто-нибудь осознал мою потерю и боль? Я испытывала сильные материнские чувства к Конану; он считал меня своей второй матерью – или все было не так? По мере того как недели превращались в месяцы, этот вопрос преследовал меня. Мне захотелось знать, в чем же именно заключалась моя роль.