За милых дам
Шрифт:
Напасть на след садиста — Костя Коробов так и объяснил это своей испуганной и зачарованной его рассказом родственнице — было практически невозможно. Ясно, что тот работал один и являлся, что называется, «самородком»… Есть такой сорт одиночек, свихнувшихся на каком-то пунктике. Они обдумывают свой безумный замысел иногда очень долго, не год и не два; изобретательны и тщательно готовятся… И когда такой внешне ничем не примечательный гражданин, дозрев, начинает действовать, вычислить его необычайно трудно. Главным образом, потому, что действия его нестандартны, неожиданны — аналогов нет. Это своего рода безумный гений, чье поведение не поддается логическим объяснениям. К нему нет подходов через осведомителей, поскольку он не контактирует с уголовной средой. Он совершает свое преступление и снова возвращается к нормальной жизни: на работу, в семью, заурядный,
Родственница слушала Костю и изумленно качала головой.
— Кожа да кости… — так сказала Женщине Марта о своем муже. — Кормлю, кормлю: и блинами, и пирогами, и борщами со сметаной, а все не впрок… И вот всю жизнь такой… ну хоть на граммулечку бы поправился.
— Болеет, что ли? — участливо поинтересовалась Женщина.
— Да здоровый… — вздохнула Марта. — И сильный, как незнамо кто… А вот никак не поправится… будто жар его какой-то изнутри иссушает…
И тогда Женщина дала ей адрес этого альфонса и сопляка, Додика Бабкина, и очень подробно объяснила, как хорошо Марте будут там платить за работу, и хозяин непривередливый: парень молодой, но богатый…
— Я с мужем только посоветуюсь, — пообещала Марта.
«Ну вот и посоветуйся со своим мужем, дорогая, — удовлетворенно улыбнулась про себя Женщина, — а уж он, твой скалолаз, решит, как ему поступить…»
Легкого поскрипывания и скрежетания, с которыми резался и выдавливался шведский пластиковый вакуумный оконный пакет, Додик не услышал… Он нежился в глубоком, мягком и нежном, как тело послушной гейши, кожаном кресле — мебель, которой Надя Хоккер обставила для него эту замечательную квартирку в мансарде, тянула на много тысяч долларов — под музыку своего обожаемого Игги Попа… Эта странная мелодия уводила, уносила его в причудливый чудесный мир, где не было Нади Хоккер с ее грубым ненасытным аппетитом нимфоманки, ежедневно требующей от него очередной порции откровенно бордельных, на ее вкус, радостей. Точна и регулярна она была при этом, как фирменный поезд «Красная стрела»… Дождь ли, снег ли, хоть землетрясение, хочется Додику или он не в настроении — не имело значения: около шести вечера Надя открывала своим ключом дверь «его» квартиры и начинала раздеваться еще в прихожей, взмокшая от спешки и похотливая, как мартовская кошка… Она так торопилась, что даже не удосуживалась заглянуть в ванную… А к каким только фокусам она не прибегала, чтобы привести слабенького и холодного Додика в «форму»…
В мире, которым он грезил под мелодию славного Игги, этой рыжей толстой коровы Хоккер не было. Зато купленная Надей мебель, пробуждающая чувственность и негу (в гораздо большей степени, чем все хоккеровские сексуальные ухищрения), там была… И эта чудная мансарда с евроотделкой, шведскими окнами, сплит-системой, джакузи и «Бош»-техникой, там тоже была. (Додика классно прикалывало, что жил он именно в мансарде — это было так стильно, клево, не по-совковому — чудненькая все-таки пришла в голову мэру идея: надстроить реконструируемые дома в центре мансардами…) И синяя новая «BMW» там тоже присутствовала. И деньги, чтобы жить легко и не мучаясь, там тоже имелись. А самой Нади там не было. Словом, Додик погружался в замечательный мир — утонченный, стильный, изящный, под стать ему самому, очень ценившему именно такие свойства жизни. В этом мире и сам Додик являлся таким, каким его воспринимали большинство окружающих, не знающих про Танечку и про Надю, про всех женщин и мужчин: благородным, независимым, гордым человеком.
Пребывать в этом мире и наслаждаться кружащей голову мелодией было так здорово, так упоительно, что Додик даже не сразу заметил, как по ногам потянуло резким стелющимся холодом из выдавленного окна, предвестником другого холода — смертельного… Додик потянулся за пультом, чтобы отрегулировать сплит-систему… И увидел мужчину, высохшего, как мумия алтайского шамана… Только глаза этого туго обтянутого кожей скелета, безумным, страстным и диким, звериным огнем горящие глаза, подсказывали Додику, что перед ним живое существо. «Боже, какой сухой…» — только и успел подумать Додик.
Инспектор швейцарской полиции Берти Фостер, расследовавший обстоятельства смерти русского миллиардера Ясновского, узнав о том, что инструктор-спасатель Андреас Брасс убит в номере московской гостиницы, только покачал головой… Граждан их кантона убивали не часто, тем более в таких экзотических местах,
Еще не так давно инспектор допрашивал Брасса в связи с гибелью Ясновского. Тогда картинка казалась совершенно прозрачной… Снег. Только снег. Смерть Ясновского выглядела настолько естественной, насколько вообще может выглядеть естественной смерть очень богатого человека, к тому же, несомненно, связанного с криминальным капиталом. Конечно, Ясновский погиб так, что и комар носа не подточит… Ни малейших зацепок, ни единого повода для сомнений…
Кроме одного: ни в какую случайность нельзя поверить стопроцентно, когда речь идет о таком господине. Преступление может быть идеальным, и можно никогда так и не узнать, кто, как и каким образом подвел жертву к гибели… Но что это преступление, а не случайность, после убийства Брасса сомневаться не приходилось. Инспектор не стал бы вторгаться на темное и опасное поле игры русской мафии — «razborky» (непереводимое русское слово) происходили по всему миру в последние годы без числа… Но в данном случае погиб гражданин Швейцарии. И инспектор возлагал свои надежды на Европейское соглашение о юридической помощи, которое в ближайшем будущем вроде бы собиралась подписать Россия, во всяком случае, обещала.
Берти, ладный, крепкий седоватый человек, славился среди своих коллег изумительно ухоженными усами и дотошным соблюдением полицейского протокола. Известно, как трудно быть совершенством. Стоит такому человеку допустить малейшую промашку, и он воспринимает это как конец света… Еще в школьные годы непутевые товарищи Фостера, получая низкие баллы, нисколько этим не смущались и жили припеваючи… Берти же, сделав случайную ошибку, чувствовал себя несчастнейшим в мире ребенком… Берти Фостер был мучеником, потому что мог существовать только в пространстве между двумя планками: «очень хорошем» и «совершенно отличном». А это очень трудно. Окружающие никогда не сомневались в совершенстве Берти (что, впрочем, не означало, что ему симпатизировали) — сам он постоянно в нем сомневался. Очень хорошо он выполнил свои обязанности? Или совершенно отлично?
То, как Фостер на этот раз выполнил свои обязанности, можно было охарактеризовать выразительным русским словом «хреново».
Конечно, для коллег действия Фостера по-прежнему были вне сомнений. Когда господин Ясновский погиб в лавине, Фостер, который дежурил тогда в полицейском участке, как и полагается при несчастном случае, немедленно выехал на место происшествия. Он чрезвычайно дотошно, без халтуры, допросил проводника. Но это был несчастный случай! Несомненно и очевидно. Андреас Брасс утверждал, что сам чудом остался в живых. Резко меняющаяся погода накануне происшествия сделала этот участок гор совершенно непредсказуемым и очень опасным. Альпы есть Альпы… Почему все-таки выехали? Очень хороший день, русский желал кататься… Богатые не терпят возражений.
И вот тут Берти допустил непозволительную оплошность. Конечно, никто этого не мог тогда от него потребовать, но он сам, совершенный Берти, должен был проявить требовательность. Он должен был поинтересоваться личностью Брасса…
В общем, сделать то, что он и сделал впоследствии, когда самого Андреаса Брасса убили в Москве.
Родители Брасса жили в Берне. Кроме него в семье была еще сестра. Доход у отца очень средний: пятьдесят тысяч долларов в год. В общем, помогать сыну семья не могла. Андреас жил совершенно самостоятельно уже три с половиной года в их курортном городке. Снимал маленькую, но бешено дорогую, как все здесь, квартиру. Был общительным, любвеобильным, абсолютно обычным молодым человеком. Правда, он слишком много для швейцарца путешествовал. Норвегия, Дания, Бразилия… Варшава, Москва и так далее… Приятели Андреаса рассказали Берти, что он очень любил путешествовать, потому что в каждой стране, где бывал, заводил себе подружку… И когда его спрашивали: «Ну, как съездил?» — он рассказывал, конечно, не о пейзажах, не об архитектуре, не о музеях, а о своей очередной girl-friend, то есть подруге. Некоторые страны, особенно ему понравившиеся, Андреас посещал многократно. Но вот к нему его приятельницы обычно не приезжали. Андреас был скуповат, прижимист, небогат и предпочитал гостить, а не принимать гостей, так как это менее накладно. Однако некоторое время назад к Андреасу как снег на голову свалилась одна из его подружек. Правда, пробыла она не очень долго. Ее видел мельком кое-кто из знакомых Андреаса, и, как смогли, они Берти ее описали. Время визита? Берти сопоставил даты и ахнул, осознав свое головотяпство. Как раз накануне гибели Ясновского.