За пеленой надежды
Шрифт:
— В ее возрасте? Силиконовая грудь? Я не могу этому поверить! Мики, займись мечевидным отростком. Будет тебе, здесь ты изучаешь общую хирургию. Искусство Микеланджело пригодится в пластической ординатуре.
Она посмотрела на него, пожала плечами и сделала стандартный разрез для обычной ампутации молочной железы.
«Этот день наступит, — уверяла себя Мики. — Этот день наступит…»
— Я схожу поговорю с ее мужем, — сказал Грегг, стаскивая мокрый халат и перчатки. — Через полчаса встретимся в кафетерии.
Мики писала распоряжения в медицинской карте пациентки и рассеянно кивала, но спустя
— Почему в кафетерии? Грегг, мне еще предстоит обход пациентов.
Теперь она увидела в его глазах то, чего не замечала за три часа операции.
— Мики, нам надо поговорить, — сказал он.
— Тут говорить не о чем. — Она взглянула на часы, висевшие на отделанной зеленым кафелем стене. — Уже восьмой час. Накамура уже знает, что письма не будет.
Грегг окинул взглядом оба конца коридора операционного отделения, где никого не было, кроме двух уборщиц со швабрами и ведрами, взял Мики за руку и увел ее подальше от двери, через которую оба только что прошли, чтобы оказаться подальше от сестер, готовившихся увезти пациентку. Он отвел ее к алькову, где хранились шовный материал и зажимы, и спокойно сказал:
— Мики, Накамура уже получил это письмо.
Не веря своим ушам, она взглянула на него:
— Что ты этим хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что все кончено. Можешь расслабиться и забыть об этом.
— Я не пони… — Мики почувствовала, как по телу пробегает волна шока. — Это ты его написал? — прошептала она, холодея.
— Мики, мне пришлось. Я знал, что ты ни за что этого не сделаешь.
— О Грегг! — Она отошла от него, сделала три шага и быстро обернулась. — Ты поступил со мной ужасно!
— Мики, ты еще скажешь мне спасибо за это. Обещаю! Когда у нас будет своя практика, ты оглянешься назад и поймешь, что я спас тебя…
— Ты не имел права!
Грегг посмотрел на уборщиц, которые украдкой следили за ними.
— Черт побери, Мики, я беспокоился. Не только за тебя, но и за нас. Жаль, что ты не понимаешь этого. Если бы Накамура уволил тебя, где, по-твоему, ты нашла бы другую ординатуру? Перестань думать только о себе и своих чертовых личных принципах! — Он поднял руку. — Нет, не смотри на меня свысока, видя во мне злодея. И не пытайся убедить меня и весь мир, что ты одна ведешь себя порядочно!
Его громкий голос отдался эхом, и несколько любопытных лиц выглянули из послеоперационной палаты. Мики старалась подавить дрожь, но чем больше она напрягалась, тем больше тряслась. Чтобы успокоиться, ей потребовалось приложить немало усилий. Наконец она заговорила.
— Грегг, я знаю, почему тебе так хотелось, чтобы я извинилась перед Мейсоном, — сказала она ровным голосом. — Это не имело ничего общего со спасением моей репутации, верно? Ты беспокоился за собственную репутацию.
— Собственную! — Грегг выдавил нервный смех и переминулся. — О чем, черт подери, ты говоришь?
— Ты боишься, как бы Накамура не подумал: «Что это за шеф хирургического отделения, если он не может заставить ординатора второго года повиноваться своим приказам?» Не мое лицо, Грегг, не моя карьера волновали тебя… Тебя волновала собственная карьера.
Мики заставила себя повернуться и ушла твердой походкой. Ошеломленный Грегг смотрел ей вслед.
Мики в глубокой задумчивости смотрела в окно ординаторской. Она наблюдала, как темнело небо, становясь ярко-пурпурным; вдыхала запахи цветов
Мики прислонилась к оконной раме, скрестив руки на груди. Лицо ее было белым, как мрамор, зеленые глаза горели негодованием. Она сжала бескровные губы. Грегг не имел права так поступить! Он предал ее, и теперь они никак не могли не то что жить вместе — даже оставаться друзьями. Отныне их профессиональные отношения будут ущербны, ибо всегда останется повод для недоверия и подозрений.
Вдруг Мики почувствовала, что ужасно устала. Ноги гудели от пульсирующей боли, в животе урчало. Взглянув на часы, она сообразила, что провела на ногах почти двадцать четыре часа, если не считать полчаса на скамейке в середине дня, когда она ела йогурт и читала письмо Сондры.
Вчера вечером, когда Мики ужинала дома вместе с Греггом, ее вызвали в педиатрическое отделение поставить укороченный катетер пациенту с лейкемией. Затем последовал вызов в палату неотложной помощи, чтобы перевести пациента с болезнью желчного пузыря в хирургическое отделение. После ей пришлось снова возвращаться в педиатрическое отделение, потому что катетер просачивался. У нее ушло немало времени, чтобы снова привести катетер в порядок. А потом две сестры держали бившегося в истерике ребенка, а Мики долго возилась с крохотными венами, чтобы поставить капельницу. К рассвету пациентка в крыле «Восток-3» после операции разбередила рану на животе, и больную пришлось срочно доставлять в операционную, чтобы закрыть рану. После этого Мики удалось принять душ, выпить чашку черного кофе, и только она начала обход больных, как ее вызвали в отделение неотложной помощи осмотреть миссис Мортимер. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как она за ужином сцепилась с Греггом из-за Мейсона. Двадцать четыре сумасшедших, нелепых часа, после которых казалось, что короткого отдыха у солнечных часов и вовсе не было.
Мики подошла к дивану, опустилась на него и закрыла лицо ладонями. Она была в ординаторской крыла «Восток-3», ибо дежурила и должна была находиться поближе к телефону. Там, в послеоперационном отделении, тридцать два пациента ждали, когда она придет осмотреть их: надо было проверить тридцать две повязки, кому-то снять швы, назначить или отменить лекарства, сделать записи в медицинских картах. Тридцать два пациента испытывали боль и тревогу, каждый из них хотел задать ей не менее сотни вопросов. Все ждали, когда в их палату придет весело улыбающаяся Мики.
У нее вырвалось рыдание. Она не могла пойти к ним, не могла смотреть им в лица!
Она тихо плакала, закрыв лицо ладонями, и слышала топот ног в коридоре за закрытой дверью: шуршали проезжавшие мимо каталки, скрипели резиновые ботинки, приближались и удалялись голоса. Только однажды до этого Мики позволила себе такое, только раз она поддалась слабости, подавленному настроению и хорошо выплакалась. Но даже тогда она надеялась, что никто не войдет и не застанет ее врасплох. На этот раз ей было все равно. Хотелось выплакаться, долго и громко, а затем уснуть на целую неделю. Ей хотелось бежать прочь, подальше от этих заточивших ее в неволе стен, подальше от тридцати двух пациентов, которые лежали, ожидая, когда она придет, подштопает и подбодрит их, а им даже в голову не приходило, что врача тоже иногда надо подштопать и подбодрить.