За рычагами танка
Шрифт:
А в это время заговорила и немецкая артиллерия. Атака окончательно захлебнулась. Продвинувшись на два-три километра, полк перешел к обороне.
Хоть невелико продвижение, но все же для первого боя это была настоящая удача, и Волков, довольный ею, отводил свои танки с переднего края, устанавливая их в капониры, под которые быстро приспособили бомбовые воронки.
В этот день гитлеровцы не контратаковали. Танкисты, утомленные ночным переходом и утренним боем, получили возможность отдохнуть и даже поесть горячего. Располагаясь за кормой танка, Волков дружески журил Рагозина:
— Зачем рискуешь: с открытым люком в атаку идешь. Любая шальная пуля — твоя. К чему бравировать?
—
Этот бой был боевым крещением танковой роты.
Утром следующего дня рассветную тишину с треском расколол разорвавшийся недалеко от танков Волкова крупнокалиберный снаряд. За ним другой, третий.
— Нас засекли, сейчас накроют, надо уходить, — решительно сказал Волков, оглядывая вокруг местность и выбирая, куда бы можно перегнать танки. Но в это время с неба донесся гул моторов. Десятка два фашистских бомбардировщиков шли прямо на позиции полка.
Заходя на цель, они образовали в воздухе замкнутый круг и обрушили на нашу оборону десятки бомб. Одновременно с этим открыли плотный огонь артиллерия и минометы противника. В воздух вместе с землей полетели обломки бревен и досок от исковерканных блиндажей и ходов сообщений. Пехота противника под прикрытием артиллерийского огня почти вплотную подошла к нашим окопам. Полку дальше держаться стало невозможно, его подразделения начали отход, прикрываясь заслонами. Волков, пользуясь тем, что район обороны полностью заволокло пылью и дымом, решил перевести танки в одну из ближайших балочек, откуда можно ударить противнику во фланг. Рагозин уже начал выводить свою машину из капонира, как по кормовой броне словно ударили кувалдой. Машину сильно тряхнуло, послышался звон и скрежет. Из боевого отделения пахнуло дымом и жаром. Рагозин щукой выбросился из люка и метнулся к корме. Из-под разбитого надмоторного листа брони валил дым.
«Снаряд разорвался на корме, — сообразил Рагозин.
— Бензопровод перебило, сейчас огонь доберется до бензобака, и тогда — взрыв. Где же башнер?.. Сгорит!»
Рагозин бросился к люку, а навстречу ему вывалился башнер. Пропитанный бензином и маслом, комбинезон на нем горел. Живым факелом он метнулся в сторону и, повалившись на землю, стал кататься по ней, стараясь потушить пламя.
Рагозин бросился к нему, схватил его, дымящегося, в охапку и потащил от машины.
Когда он оттащил товарища метров на двадцать, за спиной раздался взрыв: взорвался бензиновый бак. Из люков машины выбросило громадные языки пламени и клубы черного, как сажа, дыма. Упругая волна горячего воздуха опрокинула Рагозина на спину, сверху шипящим фейерверком падали горящие капли горючего. В сотне метров в стороне горела вторая машина, в которую ударила авиабомба.
Во второй половине дня, 9 июля, наши войска оставили Житомир. В роте танков больше не осталось. Рагозин подобрал винтовку с поврежденным прикладом и, влившись в одно из стрелковых подразделений, стал отходить вместе с ним.
В первой же контратаке, когда наступающих гитлеровцев отбросили от небольшой речушки, Рагозин захватил немецкий автомат с двумя запасными обоймами.
— Упорный ты, танкист, — заметил один из сержантов, увидя в руках Рагозина автомат.
Так и шел Рагозин с общевойсковыми частями, добросовестно решая все задачи бойца-пехотинца. Сколько раз доводилось ходить в контратаки, вместе со всеми отбиваться от наседающих вражеских танков. В таких схватках Рагозин не раз был примером для пехотинцев, страдавших первое время «танкобоязнью».
— Ты не беги от него, в спину ему сподручней бить, — советовал
— А что сподручнее, танкист, граната или бутылка с горючкой? — спросил юркий конопатый пехотинец.
— Сподручнее то, что танк подобьет. Даже ручная граната может танк повредить, если она попадет, например, на корму. А коли попадет в башню или на носовую часть, — танку, как слону дробинка. А горючка везде себе проход найдет, в любую щель проберется и вызовет пожар. Вот и думайте, когда что бросать.
Молодые солдаты полюбили Рагозина за его смекалку и опыт. И когда между Орлом и Мценском его вызвали в штаб батальона и приказали поступить в распоряжение капитана танкистов, который пришел в батальон узнать, нет ли у них танкистов, расставались с ним очень неохотно.
Рагозин прибыл к капитану, пропахшему соляркой и прокопченному пороховым дымом и, доложив о себе, спросил:
— Танк найдется, товарищ капитан, или так же «безлошадным» ходить буду? Тогда уж я лучше с ними, пехотинцами, потому как привык за три месяца…
— Твоя специальность? — спросил в свою очередь капитан.
— Механик-водитель танка БТ-7.
— Ну БТ-7 я тебе не дам: их у нас уже нет, а тридцатьчетверку, пожалуй: вчера одного механика ранило, пришлось в тыл отправить. Тридцатьчетверку водил?
— Не водил, но уж постараюсь! — загорелся Иван.
— Машина, говорят, классная!
— В хороших руках любая машина будет классная, а Т-34 тем более. Вещмешок есть?
— Сгорел в танке, а другого еще не заслужил… В подразделение разрешите сходить: проститься надо с ребятами.
— Иди. Через сорок минут быть тут. А еще приблудных танкистов у вас нет?
— Нет, один я только, — ответил Рагозин и, козырнув, вышел, взглянув на часы.
Дул холодный октябрьский ветер, срывая последние листья с деревьев березового лесочка, куда привел капитан пятерых танкистов, отысканных им в стрелковых частях.
В дороге капитан поведал танкистам, что вчера механизированные соединения врага ценой больших потерь ворвались в Орел и продвигаются вдоль магистрали Орел — Тула. Передовые соединения Брянского фронта упорно дерутся за каждый метр земли, но им удастся лишь частично сдерживать противника, а остановить его они не в силах. Не завтра так послезавтра враг может подойти к Мценску.
— Наша задача, — продолжал капитан, — остановить его и дальше не пускать. Это можем сделать только мы, танкисты, так как располагаем мощной боевой техникой и людьми редкой смелости. — Он показал рукой на балку, лежащую перед перелеском и еще раз твердо заявил: — Вот тут его и остановим.