За Синей рекой
Шрифт:
Обрадованный известием о предстоящей трапезе, Гловач крикнул в ответ:
– Мы не то что рассказать, мы и спеть можем!
В саду начали устанавливать столы и скамьи. Набежали женщины; стреляя любопытными глазами, принялись таскать горшки со снедью.
Угощение было сытное, хотя и не разнообразное. Разговор за столом поначалу не клеился. Хозяева были заняты тем, что рассматривали гостей. Особенно таращились на Гиацинту.
Допив из большой глиняной кружки бодрящий напиток местного производства, пан Борживой утер усы и громко, с явной печалью, сказал:
– А в Сливицах нынче
– Это как же это будет «получше»? – осведомился старейшина.
– Да вот так и получше. В Сливицах и сидр лучше, и похлебка жирнее…
– И небо над Сливицами голубее, – ядовито добавил Кандела.
– Может, и голубее, – стоял на своем Борживой. – Не тебе, сморчку, судить. Нет, – продолжал он, – Сливицы – лучшее место на земле. А в какао там бросают кусочек масла, чтоб нажористей было. А сабли, медные кувшины, бархатные занавеси – все там настоящее, а не нарисованное.
Старейшина с оскорбленным видом насупился, после чего сухо осведомился:
– Ну, и где эти ваши хваленые Сливицы находятся?
– Близ города Кейзенбруннера, – ответил Борживой и подкрутил усы.
– Ух ты, город, – заметил один из местных. – Стало быть, вы тут горожане?
После утвердительного ответа вопросы посыпались градом.
– А что, правда, там все дома каменные?
– Верно ли говорят, что посреди города большое пшеничное поле, а вокруг – улицы?
– Действительно ли горожане в старости становятся совсем плоскими от частого протискивания, а некоторые и вовсе стираются?
– Как насчет того, что горожанки варят кашу из пыли и толченых камней?
– Верно ли, что из-за разлива помоев приходится ходить на ходулях?
Большинство предположений вызвало возмущенное опровержение, преимущественно со стороны Марион, Канделы и Штрандена. Зимородок безучастно ел, мало интересуясь спором. Мэгг Морриган благоразумно помалкивала. Гиацинта была рада, что на нее перестали обращать внимание. Гловач, жуя, настраивал лютню.
– Когда ихний совет направляется в ратушу молоть языками, – сказал Борживой, мстительно поглядывая на Канделу, – тут-то и начинается самый разлив помоев.
– Города хороши тем, что в них созданы условия для изготовления и хранения книг, – объяснил Штранден. – Поэтому я жил преимущественно в городах. Но вместе с тем, города – это скопление несчастий и пороков. Поэтому я и ушел из города.
– У нас очень хорошо умеют готовить, – запальчиво объявила Марион. – И никакие не камни и не пыль, кстати. А самые свежие продукты. Их покупают на ярмарке.
Один из местных жителей поглядел на Марион в упор насмешливо прищуренными глазами:
– Ух ты, какая бойкая стрекоза! А откуда на этой ярмарке берутся продукты?
– Их туда привозят! – сказал Марион.
– Приво-озят?.. Смотри ты! А кто?
– Кто выращивает.
– Вот делать им нечего! – крикнул ее собеседник, и все расхохотались.
– А печку вы как топите?
– А у нас нету печек, – пояснила Марион. – В первом этаже, где кухня, – там очаг, а второй обогревается жаровнями.
– А спите вы на чем, если печки нет?
– Они на лавках спят! – выкрикнул кто-то. – Плоским на лавке-то сподручнее!
– Между
– Во сочиняет! – восхитился пожилой мужчина с бородой и обратился прямо к Марион: – У меня дочка твоя однолетка. Вздумала бы она так брехать, я бы ее… – И не договорив, обрушил на стол широкую ладонь.
Марион надула губы, готовясь заплакать. Пан Борживой прицельно сощурился. Гловач тихонько убрал лютню. Даже хладнокровный Зимородок отложил в сторону обглоданную кость и проявил первые признаки интереса к разговору.
За столом стало нехорошо.
И тут брат Дубрава заговорил, как всегда, спокойно и доброжелательно, словно продолжая давний разговор со старым знакомцем:
– Каждый из нас страдал от недостатков того мира, в каком жил. Я знаю – за Реками есть город, где всякий найдет все, к чему стремится. Одного там ждут книги и тишина, другого – шумный дом, полный детей… Этот город и есть цель нашего путешествия.
– А кто-нибудь из вас его видел? – спросил пожилой мужчина, обидевший Марион.
– Нет, – ответил брат Дубрава.
Это еще больше развеселило окружающих, но брат Дубрава оказался не так прост.
– Твою тещу тоже никто из нас не видел, – заметил он, – но это еще не означает, что ее нет.
Мужчина густо покраснел, а односельчане принялись хлопать его по спине и притворно сочувствовать:
– Да уж, брат, лучше бы ее не было!
– Стало быть, неведомый город ищете, – подвел итоги старейшина. – Что ж, у всякого своя цель. Нам вот и здесь хорошо.
– Это верно! – одобрительно загудели кругом.
Гловач снова взялся за лютню и исполнил пастораль «Три юбочки накинула пастушка».
Улучив момент, старейшина вполголоса заговорил с братом Дубравой:
– Вы, как я вижу, человек неглупый и легко можете извинить моих односельчан. Принимая во внимание их простое происхождение, следует быть снисходительным. Среди ваших спутников, я заметил, есть люди знатные… А меня, между прочим, зовут не Цоссен, а фон Цоссен. Мне кажется, вы – человек, способный понять… оценить… Позвольте, я вам покажу.
Он увлек брата Дубраву в дом, метнулся к сундуку и принялся лихорадочно копаться там, шурша и глухо брякая какими-то невидимыми предметами. Наконец он извлек детскую рубашонку из пожелтевших кружев и с торжеством предъявил ее Дубраве.
– Вот! Вот немой, но красноречивый свидетель жестоких обстоятельств моего младенчества!
И он принялся рассказывать:
– Вот что я знаю обо всем этом со слов моей верной кормилицы.
…Была бурная ненастная ночь. Молнии разрывали небо, гром гремел так, словно подземные тролли спускали в отвалы груды камней. В такую погоду никто и носу бы за порог не высунул. Но тем не менее нашлась несчастная, которая с нелегкой ношею пустилась в путь. Это была старая нищенка, кутавшаяся в жалкие лохмотья. Обессиленная, она опустилась на землю перед домом одного добросердечного булочника. Он раскрыл перед нею двери, и промокшая с ног до головы, кашляющая старушка расположилась в кухне у огня, поставив рядом с собою свою ношу. Я говорил уже, что эта ноша была нелегкой, – большая корзина, в которой лежал новорожденный младенец. Увы, этим младенцем был я!