За сокровищами реки Тунгуски (сборник)
Шрифт:
Оставалось одно – неощутимое, всевластное и вездесущее – клевета, донос. Но это – выяснится… А пока что очень все интересно – и моя обстановка, и моя судьба.
Я задремал и потом проснулся. В углу что-то слушает часовой, за стеклами ночь. Из коридора доносятся глухие голоса. То один, то несколько. И вдруг рассыпался голос прыгающими вскриками рыданий… Я слушал. Отдаленный дверями, в молчании полуночи, безнадежно, жалко и страшно рыдал неизвестный голос… Глаза мои невольно расширились… И я думаю, если бы на граммофонную пластинку записать этот плач, а потом, выпустив на свободу
– К следователю!
Я вышел в коридор – часы пробили три.
По одной стороне стола – я, по другой – человек в матросской рубашке. Рубашка желтая, хаки, а широкий, отбросной воротник карминно-красный. Цветовой удар в однотонную полутьму холодного зала. Фуражка блином, примята лихо, ремень от маузера через плечо. И… пишет. Весь стиль испорчен!
Ответил на все, что он коротко спрашивал. Та же анкета. Потом броском!
– Вы родственник Кирякова?
– Нет.
– Но знаете его?
– Конечно. Сергей Киряков сотрудник нашего музея.
– Он – бывший офицер?
– Насколько мне известно, – нет.
И я рассказал следователю, как однажды в губвоенкомате подумали, что Сергей – генерал Киряков.
Следователь заинтересовался, потом перевел глаза на мои руки.
– Вы физической работой занимаетесь?
– Я же истопник.
Оба мы улыбнулись. Потом несколько частных фраз о царизме и о революции, к которой и я, и он были в свое время причастны.
– Подпишитесь, – устало сказал следователь, – и… идите.
– Но что же это все значит?
Следователь махнул рукой.
– Разберут. Доложу начальнику секретно-оперативной части…
Выходя в коридор, я столкнулся… с Сергеем! Оба мы приостановились от неожиданности. У него был свой часовой, который сейчас же впихнул его в дверь. На прощание Сергей улыбнулся мне подавленной улыбкой.
Любопытно, как часовому передается отношение начальства! Вот следователь со мной беседовал так, что у солдата сразу создалось впечатление, что я случайный пациент Чека и, вероятно, не преступник. И он, заводя меня в комнату, сам спросил:
– Знакомый, что ли?
– Сослуживец.
– Бывает, – рассудил красноармеец, – ты вот наверху сидишь, а он в подвале… Ну, спи!
Я лег. Но, черт возьми, как осложнились мои тревоги! Я ничего не понимал. Арестован Сергей. Вероятно, и Жабрин. И, невольно улыбнувшись, про себя спросил: – И Букин? Но ведь и Инна… Она сестра Сережи!.. Мне так сделалось жалко эту милую девушку. Ну ее-то за что? Да, дьявольщина, – всех-то нас, наконец, за что? Ведь это же граничило с комическим! Я ничего не понимал. Я осужден был на бесплодные догадки на неизвестный срок…
Утро. Пробуждение и смена часовых. Плотно стал в углу небольшой, ощетинившийся смоляно-черными усами. Вероятно, мадьяр. Лежать как будто неприлично. Я подобрал свое одеяло и стал ходить, разминаясь. Шаг, два, три – назад. Шаг, два, три – назад. Перед окном. В него видны стена и окна, закрашенные белым. Опять я мучаюсь вопросами и путаюсь в паутине невероятных предположений. Но, начинаю думать, ведь и выбор возможностей безграничен? И он предоставлен случайности. И если одной из них угодно было привести меня сюда, то почему другой не углубить, не растянуть сцепление событий до последнего звена? Но о себе серьезно думать в этом смысле я не мог, а за Сережу и других мне было страшно…
– Котелка у вас нет? – спросил у меня вошедший красноармеец с добродушием завхоза. – Ну, я вам в своем принесу.
Это было весьма кстати. Мне очень хотелось пить и есть. И он действительно принес горячий кофе, паек хлеба и, что меня совсем очаровало, сахар! Завернутый, как заворачивают в аптеках порошки. Мы, видимо, считались на красноармейском положении.
Я еще не успел допить своей порции, как новый человек отворил дверь. Поглядел в бумажку, потом спросил мою фамилию.
– Имя, отчество, – следил он по записке, – собирайтесь с вещами.
Какие у меня сборы! Одеяло под мышку – и я готов. Опять коридоры, теперь не такие глухие, словно проснувшиеся, прибравшие свою ночную тайну. Лестницы с часовыми и комендантская. Там много народу – выходят, входят. Сопровождающий подвел меня к столу.
– Подпишитесь, – сунул мне бланк комендант.
Читаю – подписка о невыезде из города. Ого! Весело запрыгало перо…
– Пропустить его!
И я, прижимая к себе одеяло, свободно переступаю роковой порог Чека…
Свежий утренний холодок. Серое небо и хлопья снега нежно льнут к горячему лицу. Какая-то старушка у подъезда расплывается в счастливую улыбку:
– Освободили, знать? Спаси тебя….
Ах, с каким съедающим нетерпением шагал я к музею! Вот и знакомая дверь – уже отперта. Значит, кто-то остался на свободе и мог распорядиться… Первым встретил меня татарчонок, и тотчас же мордашка его с оттопыренными ушами округлилась, как блин, и засверкала зубами.
Дальше Букин. Старик от радостной неожиданности даже побежал мне навстречу. Торжественно поцеловал и долго тряс руку.
– В чем дело, в чем дело? – допытывался он.
– Кто еще арестован? – спросил я.
– Сережа. А разве его не освободили с вами?
– Не знаю.
– Идите наверх, там Инна. Расскажите…
Инна, взвизгнув, бросилась мне на шею. Потом тревожно спохватилась:
– А Сережа?
– Ничего не знаю…
У Инны ужасный вид. Должно быть, она не спала всю ночь: лицо посерело, черные тени под глазами. Дрожит от беспокойства.
– У нас был обыск, еще с вечера. Все перерыли, пересмотрели. Спрашивали тот проклятый вчерашний ключ… Бедный братишка… За что его?