За сокровищами реки Тунгуски
Шрифт:
Ребята очень обрадовались, когда среди гостей оказалось двое знакомых. Из числа тех тунгусов, у которых они однажды провели целую ночь, слушая песни и сказки.
И тунгусы узнали путешественников: — Здоро бае (товарищ), здорово! — весело приветствовали они.
Некоторые из приехавших, а в их числе и шаман, хорошо говорили по-русски. Слушали рассказ Иван Николаевича о их приключениях, переспрашивали и переводили своим сородичам.
— Смелые лючи (русские)! — говорили тунгусы, — они, не испугались ледяных ворот Берея-Кана и решили бороться со страшным Бумумуком! Так звали духа, завладевшего Харальконом…
А шаман неодобрительно качал головой, и Петя сразу же решил, что он окажется недругом.
В свою очередь тунгусы рассказывали о своих делах.
Говорили о хорошем русском докторе, который послан лечить оленей от ужасной «царапки».
Царапкой тунгусы зовут оленью чесотку, опустошающую целые стада и разоряющую население. При этой болезни тело несчастного животного сплошь покрывается язвами, раз’едаемыми мошкой и комарами. Десятки тысяч оленей издавна погибали от чесотки, туземцы лишались животных, на которых строится все их хозяйство. Олень перевозит тунгуса, одевает своей шкурой, питает молоком и мясом…
— Русские доктора теперь убивают царапку, — фантазировал один тунгус, — высмотрит ее доктор, погонится и убьет! — И прибавлял: — Не то, что прежде, когда одну водку купцы нам возили.
Эти слова, очевидно, не нравились шаману, и он мрачно молчал.
После долго длившегося чаепития и разговора начались непонятные для ребят приготовления.
Рубили и затесывали длинные жердины. Обстругивали колья, и шаман ножом делал на них какие-то зарубки.
Потом достали новой белой материи, разорвали ее на куски, вроде больших платков, и на тоненьких перекладинах укрепили на концах жердин.
— Это готовят жертву духам, — шепнул Иван Николаевич.
— Вот материю-то зря переводят! — пожалел практичный Петя.
Под конец возле самого чума срубили лиственницу, очистили от ветвей и укрепили на колышках так, чтобы бревно, вроде мостила, лежало невысоко над землею.
А толстый конец его шаман топором обтесал на подобие рыбьей головы. Вершинка дерева осталась с ветвями — это был хвост таинственной рыбы!
На тихий вопрос Николая знакомый тунгус пояснял:
— Всякий шаман имеет помощниками своих тех духов, которых он получил в наследство от своих шаманов-предков. Одному помогают духи птиц, а нашему шаману — рыбьи духи. Главный из них — дух тайменя, «дели». Он, по поручению шамана, плавает к могущественным духам и просит их за людей.
— Вот это, — тунгус указал на бревно, — и есть сам «дели».
— Ну и темнота! — прошептал Петя, — книжек бы им сюда хороших!
— Ты их раньше читать научи, — поправил Николай.
С большим интересом присматривались путешественники к начинавшемуся шаманству.
Наступила ночь. Облака покрыли небо и в прогалах их искорками золотились звезды. Хвои деревьев слились в сплошной и черный мрак, из которого лишь побрякивали бубенцы щиплющих мох оленей.
В чуме прибавили огня. И хозяева и гости сидели кругом около жаркого костра. Дым багровым столбом уносился вверх, в отверстие чума.
И вдруг шаман громко зевнул и сделал вид как будто бы что-то глотает. Так повторилось до трех раз, и это означало, что шаман принял в себя души трех своих помощников-животных.
После этого он затянул заунывную песню. Как только кончал один куплет, как тотчас же все сидящие повторяли его.
Этой песней шаман рассказывал своему духу-помощнику тайменю, что несчастного тунгуса Харалькона уж давно мучает злой дух Бумумук. Что живет этот Бумумук в глубокой и страшной корчаге, куда может проплыть только таймень.
Пел шаман о том, что надо сплавать к Бумумуку и спросить, что ему нужно, чтобы он оставил в покое Харалькона.
Потом шаман замолчал и через некоторое время об’явил, что таймень поплыл к злому духу.
Песня тянулась за песней, пока шаман не об’явил результатов переговора.
Оказалось, что Бумумук очень сердится за то, что ему давно не приносили жертвы, И таймень никак не мог уговорить разгневанного духа!
В это время женщины принесли бубен и слегка погрели его у костра. А два сидевшие рядом с шаманом старика взяли палки с зарубками и стали тихонько подталкивать ими шамана, как бы побуждая его на дальнейшие переговоры.
Шаман встал, и Петя заметил, что весь костюм его был увешен железками и бубенчиками. Вертясь перед огнем, он звенел и брякал.
Мерно ударяя в гудящий бубен, шаман пел все громче и громче. Из костра уносились вверх огненные гривы искр, кровавым заревом освещали лица и Пете становилось жутко. Кружась в сумасшедшем танце, шаман слил и свой голос и учащенные удары в бубен в воющий грохот и, вдруг замолчав, сбросил с себя священный костюм, отшвырнул в сторону бубен и повалился в олений мех… А затем утомленным и слабым голосом возвестил, что он будет сейчас лечить Харалькона. Вслед за этим началась церемония, которая очень рассмешила ребят.
Все присутствовавшие в чуме вышли наружу, где уж был разведен огонь.
Шаман со своей колотушкой лег под бревно, изображавшее тайменя. А больной Харалькон взобрался на бревно с другой стороны, с хвоста, и пошел к шаману.
Когда Харалькон, пройдя по изображению рыбы, спрыгнул на землю, то шаман ударил вслед его по ногам колотушкой и крикнул:
— О-гок!
Этим он выгонял болезнь!
За Харальконом пошла по бревну и старая Ольгори, а за ней, один за другим, и остальные гости.