За три моря. Путешествие Афанасия Никитина
Шрифт:
– Взял у меня хан жеребца! Проведал, что я русский. Побежал я к нему. Он молвит: «Зовешься ты Хаджи-Юсуф Хорасани, а какой ты хорасанец? Сам я хорасанец, уж не ошибусь! И жеребца, – молвит, – отдам да тысячу золотых впридачу, только стань в нашу веру. А не станешь в веру нашу, и жеребца возьму, и тысячу золотых с головы твоей возьму». Стал он меня о вере пытать, а я не поп, в тех делах не разумею. Он смеется: «Воистину ты не мусульманин!» Просил я его, молил. Дал он мне сроку четыре дня: если не стану в их веру, будет нам с тобой конец. Менять веру я не буду: родился в русской вере, в ней и помру! – решительно закончил он.
Наутро Асат-хан прислал за Никитиным стражника.
Афанасий вернулся днем.
– Опять пытал меня о вере, – сказал он. – Все смеется: что-де ты за веру христианскую стоишь, а сам ее толком не знаешь. «Стань в нашу веру, – молвит, – поставлю тебя когда-нибудь старшиной над купцами городскими». Да не на такого набрел!
На следующее утро Асат-хан вновь вызвал Афанасия и напомнил ему, что остались всего сутки до срока.
– Торопись, купец! – посмеиваясь, сказал он. – Нет мощи и силы крепче, чем я у Аллаха. Не захочешь добром – силой обратим в нашу веру. Только тогда уж не обижайся: все, что есть у тебя, отберу. А бежать и не думай. Стережем мы тебя хоть и незаметно, но крепко.
Великий вазир Малик-аль-Тиджар
Назначенный Асат-ханом день настал. Никитин и Юша молча стояли у ворот подворья и ждали своей судьбы. Поблизости, на базаре, толпилась кучка торговцев, оборванцев и нищих. Все они своим делом не занимались и пристально следили за каждым движением русских.
– Стерегут хорошо, проклятые! – сказал Никитин Юше. – Тут не скроешься!
Вдруг послышался отдаленный нарастающий гул. Вся толпа хлынула на другой конец базара. Купцы поспешно закрывали лавки; мимо подворья проскакала стража наместника. Голые смуглые детишки пронеслись быстрой стайкой. Все стремились в ту сторону, откуда доносился шум. Теперь уже можно было различить рокот, бряцание, звон и гудение труб, приветственные клики.
– Князь либо боярин важный приехал, – шепнул Никитин.
А шум все приближался.
Наконец русские разглядели в облаке пыли слона, одетого в пышную, украшенную шитьем и каменьями попону. Размахивая хоботом с обрывком цепи, он расчищал дорогу. За ним шли великаны-трубачи и глашатаи в красных, расшитых серебром халатах. Они трубили в длинные узкие трубы и кричали:
– Дорогу тени милосердного, дорогу убежищу мира, дорогу Малик-аль-Тиджару, дорогу покровителю страждущих, дорогу грозе неверных!
Проскакали воины и стражники в позолоченных шлемах, с блестящими щитами и длинными копьями. За ними шли слоны с окованными золотом клыками, с разукрашенными бирюзой и перламутром башенками на спинах, всадники и пешие трубачи и музыканты, певцы и плясуны с голубыми и белыми шарфами.
Шествие замыкал еще один глашатай. Он кричал:
– Правоверные и чужеземцы! Милосерднейший вазир Малик-аль-Тиджар хочет знать все плохое и все хорошее, что делается во владениях его повелителя, победоносного султана Мухаммеда Бахманидского. Несите свои жалобы к ногам Малик-аль-Тиджара и помните: никто не уйдет от него с темным лицом! Не бойтесь мести! Малик-аль-Тиджар защитит вас от притеснений. Слушайте и повинуйтесь, о мусульмане и чужестранцы!
Но жители Джуннара не торопились жаловаться Малик-аль-Тиджару на притеснения Асат-хана.
– Видно, знают, что Асат-хан со дна моря жалобщика достанет, – пробормотал Никитин.
Тем временем всё новые слоны, воины, трубачи и барабанщики проходили мимо ворот.
Наконец появился огромный слон, покрытый белой, с серебряными кистями попоной. На спине его покачивалась резная башенка, а в ней сидел старик в белой чалме, с крашеной рыжей бородой.
Это был сам Малик-аль-Тиджар, великий вазир, правивший всей страной по повелению султана.
«А что, если попытать счастья? Все равно хуже не будет», – вдруг пронеслось в голове Афанасия. Когда слон Малик-аль-Тиджара поравнялся с воротами, где стоял Никитин, он, оттолкнув стражника, бросился вперед и очутился у ног слона.
Вазир, заметив Никитина, сказал что-то погонщику. Тот остановил слона и вынул из-за пояса тоненькую дудочку. Ее тонкое, пронзительное пение сразу перекрыло грохот и бренчание, крики зевак, рев слона и звон бубенчиков.
Тотчас же все смолкло, все остановилось. Наступила такая тишина, что Афанасий слышал свое частое дыхание и размеренное сопение слона.
«Пришла, видно, погибель», – подумал он.
– Что тебе надо, чужестранец? – тихо спросил Малик-аль-Тиджар.
И тогда Никитин стал сбивчиво и торопливо рассказывать о своей обиде. Говорил он по-персидски, но от волнения примешивал в свою речь немало татарских слов, а иной раз вставлял и русские.
– Утешься, чужестранец! Если слова твои правдивы, ты получишь все, что по праву принадлежит тебе! – сказал Малик-аль-Тиджар.
Он махнул рукой погонщику слона. Снова запела дудка, и ей ответили все барабаны, трубы и литавры. Слоны и кони двинулись дальше. Никитин молча пошел к себе в каморку.
Утром Юша прибежал к Афанасию и сказал, что во дворе два стражника требуют его.
Никитин вынул из-за пазухи кошелек и отдал Юше.
– Уходи сейчас же со двора, – торопливо сказал он. – Броди по базару, где полюднее. Сюда не ворочайся. К ночи приходи к реке, там и жди. Коли не приду до утра – беги. Золота в пути не показывай: здесь и серебра хватит. Настигать будут – живым не давайся: запытают хуже смерти. Доберешься до Чаула – плыви за море: в Ормузе еще застанешь Али-Меджида, а он тебя на Русь доставит.
– Я с тобой, дяденька Афанасий! – заговорил дрожащим голосом Юша. – Куда я без тебя!
– Кто здесь старшой? – закричал Никитин сердито. – Пока я жив – слушайся! Молод ты своим умом жить – пропадешь и мне не поможешь. Да я вернусь, – добавил он мягко, – жди у реки.
В сопровождении стражников Никитин отправился в крепость.
У высокой ограды его остановили и обыскали. Затем кто-то бесшумно открыл маленькую дверцу, и Афанасий очутился в саду.