За волной - край света
Шрифт:
— Пошто скучны так уж? Как здоровьице?
— Бог милует,— сдержанно ответил крючок, страдая лицом.
Лебедевский наушник кренделя вокруг стола выписывал.
— Да нет уж, нет,— пел,— вижу, озадачены чем-то.
Крючок вздохнул, как приморенный мерин.
— Да,— протянул вяло,— есть заботы.
— А может быть, чем услужить позволите?
— Нет уж, нет,— бессильно взмахнул рукой крючок,— не беспокойтесь.
— Ах и ах!— воскликнул лебедевский наушник.— Как это? Или мы друг другу помочь не готовы в минуту трудную?
Глаза у него вытаращились, выказывая полную преданность, как ежели бы он, движимый бескорыстным порывом, свою жизнь к ногам крючка готов был бросить.
Судейский, опасаясь, как бы похлебка не перекипела, решил, что пора любопытство лебедевского наушника довольствовать, хотя бы малой толикой. И, как обухом, ушиб его словами:
— Клиенты мои, Шелихов с Голиковым, видать, большой ущерб потерпят.
Лебедевец на аршин от пола подскочил.
— Да,— наподдал крючок,— Предтеченская компания, скорее всего, лопнет, и, как мне вертеться в этом деле, не знаю,— руки разбросил, как распятый на кресте.
Лебедевец, придя в себя, посмотрел с недоверием. Уж очень ошеломляющая была весть.
— Разговоры, разговоры,— сказал,— небось одни. Свидетельства-то какие к несчастью такому?
— Что свидетельства,— провякал крючок,— велено пушнину компании на торг бросить.— Покивал головой.— Молод ты, но знай наперед: когда распродаются, тут паленым пахнет. Да еще как... От дыма задохнешься, глаза застит.
На следующий день на иркутский торг и впрямь Предтеченская компания поставила меха. А цены для торговли были самые неподходящие. По Иркутску, как на крыльях, полетел слух: лопнула Предтеченская. И никому было невдомек, что Шелихов того только и добивался. Кинулись было к нему с вопросами, но Григория Ивановича в Иркутске уже не было, он укатил по первой весенней дороге в Охотск.
Перед отъездом Шелихов наведался к чиновникам. Не единожды видели: его возок подолгу простаивал у подъезда губернского правления.
Явившись в губернаторство, Шелихов перво-наперво пришел к чиновнику, которому книжицу свою вручил. Но дело было не в книжице, а в том лишь, что чиновник этот губернатору его представлял и он же от губернатора распоряжение получил об удовлетворении просьбы Григория Ивановича о помещении алеутов в Охотскую навигаторскую школу и о споспешествовании Шелихову в подготовке судна «Доброе предприятие» к предстоящей экспедиции в Японию.
Чиновник встретил Григория Ивановича в высшей степени любезно. Купцу генерал благоволил, а это для чиновника было ничем не меньшим, чем божье благословление. Так уж повелось на Руси: начальство кивнет — и чиновник перед тобой и барыню спляшет. На это Шелихов и имел расчет. Просьба у него была по силам чиновнику и ни в чем с распоряжением генерала не расходилась. Григорий Иванович скромно попросил написать бумагу капитану охотского порта Коху о выделении Северо-Восточной компании всего необходимого для оснастки судов. Наклонился к чиновнику почтительно и голосом доверительным сказал:
— Трудно нам, трудно, но волю его превосходительства выполняем.— Глазами блеснул.
Чиновник откашлялся, поправил тесный ворот мундира.
— А как же иначе,— сказал,— господин Шелихов. Как же иначе?
Бумагу просимую Григорий Иванович получил. И написана была она в выражениях решительных. С этой-то бумагой и покатил Шелихов в Охотск.
Капитан Охотского порта принял послание из губернии трепетными руками. На конверте стояли орленые печати, внушавшие должный страх и почтение. Шелихов глядел на Коха твердо. Капитан порта с осторожностью печати сломал, посмотрел на Григория Ивановича: сейчас-де, сейчас, постой, все узнаем. Подумал при этом: «С купцом надо быть осторожнее. Который раз на нем обжигаюсь. К начальству высокому вхож». Шелихов молчал, как воды в рот набравши. Едва приметно ботфорт его стукал в пол каблуком. «Ногой поигрывает,— подумал Кох,— нет, и впрямь надо быть осторожнее».
Капитан порта впился шустрыми глазами в бумагу и расцвел улыбкой. Ожидал худшего. А здесь всего-то-навсего: снабдить корабельной оснасткой.
Кох поднялся из-за стола, шагнул к Шелихову.
— Любезный, Григорий Иванович,— сказал,— пакгаузы портовые перед вами раскрыты.
...«Ну и что?— спросит иной.— Какая связь между предприятием Лебедева-Ласточкина, неясными речами судейского крючка и портовыми пакгаузами?» И спросит, конечно, не подумав. А ты проверни-ка в голове разок-другой вроде бы неприметные да и не связанные между собой эти дела, и поймешь, что и к чему.
На торг иркутский Шелихов мехов на копейки выбросил, но что из того вышло? А то, что Лебедев- Ласточкин решил: кончилась Предтеченская компания и конкурентов у него на Алеутах нет. Это означало: коней гнать нечего, можно и подождать доброй погоды, ветра попутного. Он свое возьмет. Второе: Шелихов из пакгаузов портовых судовую оснастку выбрал, и теперь, чтобы суда в море вывести, Лебедеву-Ласточкину надо было гнать приказчиков своих через всю Россию, в Питербурх. Там только разжиться он мог необходимой справой. А в Питербурх дорога дальняя. И времени, чтобы опередить ватаги лебедевские на Алеутах, у Шелихова было теперь более чем нужно. Так-то вот дела делались.
В Иссанахском проливе, в виду берегов полуострова Аляска, вставшем из моря грозной грядой сопок, ватага Баранова разделилась. Двадцать байдар, ведомые Бочаровым, пошли на север, к Аляске, остальные, с Барановым во главе,— на юг, к Кадьяку. Бочаров перекрестил их вслед, но тайно, в мыслях. Глянул только и, крест воображаемый положив на уходящие лодьи, сказал:
— Божья матерь, покрой их покровом пресвятые богородицы.
Но и слов этих никто не услышал. Да он и не хотел, чтобы их слышали.
С последней байдары грянул выстрел. Пороховое облачко забелело над волнами и истаяло.
Бочаров дал команду переложить паруса, и, забирая ветер, байдары его повернули к северу. В борта ударили волны, высоко взбросились пенные брызги, свистнул шальной ветер, и покатились за корму соленые мили.
У северного побережья полуострова Бочаров никогда не бывал. Здесь ему все было неведомо. Однако эти обстоятельства не смущали капитана. Ветер был попутный, море спокойно, байдары шли ходко. Смотреть и то было весело, как, раздув паруса, скользили лодьи по малой волне. Так-то бы вот и весь поход, подставив лицо солнышку, качаться, как в материнской зыбке, под голубым небом. Ватажники подобрели. Глянешь — сидит у борта иной, скалит зубы, и черт ему не брат. А ведь куда забрался мужик этот — архангельский ли, вологодский, устюжский? За Край земли. Сказать и то страшно. А он — на тебе — щурится на солнце. Пузо под армяком от душевного удовольствия скребет. Ох, ребята, страха в вас нет...