За золотом Нестора Махна
Шрифт:
— И ты говорил об этом с Геродотом?
— Да, я все это передал Геродоту.
— Ну, продолжай.
— Когда я все это передал Геродоту, и письмо от Зиньковского, то он ему написал ответ и просил, чтобы его лучше поинформировали. Я это письмо отвез Зиньковскому. Тот сказал, чтобы я его отвез Запорожченко. Я так и сделал. Когда я отдал письмо Запорожченко, то он сказал, что нужно еще поехать к Геродоту. Через месяц я опять приехал в Бухарест таким же путем и привез письмо от Запорожченко, в котором он предлагал Геродоту приехать в Турцию, чтобы обо всем лично переговорить, потому что пересылать информацию нелегально через границу очень опасно — могут перехватить большевики. А также он просил Геродота, чтобы тот сообщил ему, когда сможет приехать для того, чтобы Запорожченко сообщил ему адрес, куда ехать. Геродот на этот раз ничего не написал, а сказал, чтобы я передал Зиньковскому, что он не будет иметь никакой связи с ним до тех пор, пока он не будет уверен, что такая украинская организация существует.
— А какой-нибудь адрес в Турции Зиньковский давал?
— Нет, только обещал.
— А ты какой дал адрес Геродоту в Константинополе, когда говорил с ним?
— Ни о каком адресе я ему не говорил.
Следователь роется в досаре, находит какую-то бумагу и читает адрес. Потом спрашивает:
— Кто дал этот адрес Геродоту?
Из этого я понял, что никакие мелочи от них не скрыты, что все это рассказал им Геродот.
— Этот адрес был написан в письме к Геродоту, — отвечаю.
— Продолжай дальше, я послушаю.
— С тех пор, как я приехал к Геродоту, я больше не возвращался на Украину, а жил в Плоештах и работал на лесопильной фабрике до 1927 года. В 1927 году, в июле месяце, я приехал в Бухарест, где работал плотником на фабрике Мисара, на кирпичной фабрике Финцеску, потом осенью обратно перешел на фабрику Мисара и работал там до весны 1928 года.
— А на какой улице жил?
— На улице Кривинени, 77.
— А в полиции был записан?
— Да.
— А теперь где твои документы?
— При аресте у меня забрали все документы.
Он находит в досаре все мои документы и пересматривает их.
— Хорошо, — говорит. — А почему ты остался в Румынии, а не поехал в Россию?
— Я боялся, потому что там за мной уже следили.
— Так ты говоришь, что с 1926 года в России не был?
— Не был.
— А в Кишиневе ты бил?
— Нет.
— Слушай, ты мне говори правду, я не хочу тебя бить. Вот это откуда? — он показывает мне досар еще за 1926 год. — Ты за что там судился?
— Я хотел поехать на Украину, — отвечаю, — но меня задержали на границе и отправили в Кишинев. Там судили в 3-м армейском корпусе и оправдали. Я оттуда вернулся в Плоешты.
— Так ты знай, что нужно говорить все.
— Я ничего не скрываю.
— А где ты взял письмо, которое дал Геродоту месяц тому назад?
Я решаю, чтобы не видать Фому, говорить, что был в России сам. Поэтому отвечаю:
— Это письмо я привез от Зиньковского с Украины. Я был месяц тому назад там, но сейчас же вернулся обратно. Зиньковский мне сказал, что меня уже ищут большевики, и когда я бежал сюда, то он дал мне письмо и деньги для Геродота, которые передал его отец.
— А Геродот что тебе говорил?
— Геродот мне ничего не говорил, он написал письмо, чтобы я передал его Зиньковскому, если смогу.
— А где это письмо?
— Я это письмо порвал. Оно было у меня в кармане, а я на работе сильно потел, и оно промокло от пота так, что там нельзя было ничего разобрать…
— А этими днями ты не получал письма из Турции?
— Никакого письма я не получал.
— А кто такая Наталья Ганшина?
— Это жена Куща Фомы.
— А она получает письма из Турции?
— Не знаю. Она мне говорила, что имеет родственников в Турции, тоже эмигрантов. Но я не знаю, получает ли она от них письма.
При этом я вспомнил, что я давал адрес Ганшиной для писем мне, а Фома ее предупреждал, чтобы она говорила, что имеет дядю в Турции, если ее будут спрашивать, от кого приходят письма.
— А Максима ты знаешь в Турции?
— Нет.
— А что еще ты знаешь о связи Зиньковского с Геродотом?
— Больше я ничего не знаю.
— А откуда ты брал деньги, чтобы ездить в Румынию?
— Мне давал Запорожченко. У нас в подпольной украинской национальной организации были членские взносы для издания нелегальной литературы, и из этих денег Запорожченко давал мне на дорогу.
— А сколько он давал тебе денег?
— Один раз 20 долларов, в другой раз — 15 долларов.
— А в последний раз сколько тебе дали денег?
— В последний раз я с Запорожченко не виделся. Мне дал Зиньковский 25 долларов для Геродота от его отца. А на дорогу я имел свои деньги, которые я заработал на стройке.
— Хорошо, мы проверим, как ты работал, — говорит следователь. — Значит, ты больше ничего не знаешь?
— Нет.
Он обращается к секретарю.
— Вы все записали, что он говорил?
Тот отвечает утвердительно.
— Прочитайте ему.
Секретарь читает.
— Теперь подпиши, — говорит следователь.
Я расписался на каждом листе. Меня отвели обратно в камеру. Я ложусь на нары вниз лицом и думаю, что будет дальше. Боль в спине и ногах немного прошла. От того, что меня целый день без перерыва допрашивали, и от напряженной работы мозгов шумит в голове. Не съел даже ужин, который мне принесли. Заснул и аж утром проснулся. Ожидаю, что будет в этот день. Примерно в четыре часа приходит мой знакомый часовой, говорит, что письмо бросил в почтовый ящик. Разговор с ним — мое единственное развлечение, чтобы забыть о своей участи. Он мне рассказывал, что тоже сидел в тюрьме, знает об избиениях полиции. Он был карманником и взломщиком и сейчас временами подрабатывает этим, когда подкупит старшину и возьмет пропуск в город.
Два дня меня не вызывали. Зовут на третий утром. Ведут в другой кабинет к инспектору. Мой следователь и агенты ходят на цыпочках. Вхожу в богато обставленный кабинет, везде ковры. За столом сидит инспектор с отвратительной рожей, перелистывает мой показания, напечатанные на машинке, исчерканные красным карандашом.
Обращается к следователю:
— Что же он нарассказывал здесь сказок. Мы это давно лучше его знаем, а остальное ложь.
Потом обращается ко мне:
— Ты разбойник, сказки твои я читать не хочу. А где ваше ГПУ, которое тебя послало? А где целая банда таких шпионов, как ты? Где инструкции, которые тебе дали большевики? Все твои показания — ложь. Они еще хотели затянуть в свою банду честного человека.