За звездным горизонтом
Шрифт:
Нас поселили в двухместной каюте в секторе, который обычно выделялся под командировочных, на отшибе. Основную часть временного жилого модуля занимали вахтовики.
Вращение ещё не запустили, и на борту царила невесомость, однако тут, в отличие от челнока, были настоящие кровати — для финального этапа монтажа. К ним полагалось пристёгиваться на время сна, но чаще всего люди пренебрегали этим правилом. До теста системы вращения и двигателей оставалось ещё порядочно времени, так что неожиданным ускорениям взяться было просто неоткуда.
И всё же Михаил пристегнулся. Он вообще был каким-то очень правильным.
Поужинав в общей столовой и приняв по очереди волновой душ, мы легли спать. А среди ночи я почуял неладное. Окликнул соседа, но он не ответил. Мне показалось, что дышит он как-то слишком часто. Я включил свет в изголовье своей кровати.
Он лежал, пристёгнутый ремнями к своей кровати, и его била мелкая дрожь. Сначала мне показалось, что его лицо покрыто волдырями, и только потом я сообразил, что это капельки пота, которым некуда было скатываться, и сила поверхностного натяжения удерживала их на коже.
— Миш? — повторил я тихо, — ты как?
Он не ответил. Только дрожь стала сильнее.
Я включил верхний свет и по интеркому вызвал медицинский отсек. Заспанным голосом ответила дежурная медсестра. Я описал ей ситуацию, на что она кивнула и пообещала выслать бригаду.
Медики появились минут через пять. К этому моменту Михаил был уже мёртв. Он умер, так и не сказав ни слова, глядя в пространство расширенными будто бы от изумления словами.
Остаток ночи я писал рапорт, где изложил все обстоятельства происшествия, со всеми деталями. Потом отвечал на вопросы врачей и представителя Революционной администрации на борту, которого ради такого дела вытащили из тёплой одноместной каюты.
К утру были готовы результаты вскрытия. У Михаила произошёл злокачественный сбой системы терморегуляции. Его организм, фактически, сжёг сам себя. В предполагаемые причины сразу же записали инъекцию, но окончательно она была подтверждена только после кропотливых молекулярных исследований на Земле.
Те члены экспедиции, которые, как и я, сразу сделали инъекцию и погибли ещё до первых пространственных тренировок и полётов, мы толком и не знали. Только фотографии да скупые факты из жизни в сетевых справках. Но случай с Михаилом был особый. Он оказался последней жертвой. Возможно, поэтому на похороны пришло так много народу. Несколько сотен человек — почти все члены экипажа «Москвы». Как выяснилось, родственников у Михаила не было. Родители погибли во время Революции, воспитывался в детдоме. Близких друзей предпочитал не заводить.
Перед инъекцией многие писали завещания, где указывали в том числе то, где и как они хотели бы быть похороненными. К ним относился и Михаил.
Он завещал похоронить себя в мемориальном кладбище. Там же, куда я приходил, когда навещал своих родителей.
Было очень необычно наблюдать целую толпу народа на узких тропинках среди деревьев и развалин.
Сам обряд был достаточно скромный. Простой деревянный куб с кремированными останками опустили в глубокую яму, сделанную возле фундамента одного из зданий. С небольшой речью выступил Мерецков, которого как раз накануне успели официально назначить Координатором экспедиции. К смыслу его слов я не прислушивался, да он и не имел большого значения. Куда важнее были эмоции, которые испытывали собравшиеся люди.
Это было облегчение. Застенчивое, для кого-то постыдное — но облегчение. Люди радовались, что остались живы. Я видел это в глазах. Некоторые опускали взгляд, будто бы в радости жизни было что-то постыдное. Некоторые напротив, вроде как заискивали: «Ты тоже это ощущаешь, да?»
Не дождавшись окончания церемонии, я отошёл вглубь парка. Подальше от толпы. Какое-то время просто брёл по тропинке среди деревьев, минуя тёмные громады разрушенных домов, даже не пытаясь вглядываться в мемориальные таблички.
А потом как-то резко, вдруг, я ощутил чьё-то присутствие. Остановился и посмотрел по сторонам.
Она стояла возле высокой сосны, которую можно было бы назвать старой, если бы мне не было известно о генетических модификациях. Увидев, что замечена, она вздрогнула и чуть подалась назад, будто решила спасаться бегством, но всё же осталась на месте. Было заметно, что это стоило ей усилий.
Ещё где-то год назад я представлял себе эту встречу. Думал, как брошу ей в лицо полные негодования упрёки, как буду задавать вопросы, ответы на которые сам уже знал давно. Но прошло время. Негодование и обида исчезли, оставив лишь пустое место да немного воспоминаний о человеческом тепле, перебирая которые хотелось улыбаться.
— Привет, — сказал я, — не ожидал тебя здесь увидеть.
— Привет, Гордь… — ответила она, — не хотела тебя тревожить. Извини.
— Не думаю, что ты потревожила, — я сделал пару шагов навстречу.
Она спокойно глядела мне в глаза.
— Ты знала Мишку? — предположил я.
— Нет, — она помотала головой, — не знала… но следила за вашим экипажем.
Следила… значит, ей было не всё равно, что произойдёт со мной. Она прямо в этом призналась. Вот только теперь зачем всё это?
— Нет, не пойми превратно, — она помотала головой, — у нас всё в порядке. Правда. Наверно, это была судьба. Счастье ведь не выбирает, когда ему приходить, да?
— Это верно… — вздохнул я, — зачем же тогда?
— Совесть… — Лиля вздохнула, — наверно, это совесть… мне было больно думать о тебе. И я хотела, чтобы у тебя всё получилось. Теперь мне стало легче.
Я старался поймать её взгляд, чтобы понять, настолько искренне она говорит всё это. Но Лиля намеренно отводила его.
— Что ж, — я пожал плечами и улыбнулся, — я рад, что тебе легче. И вообще… хорошо, что мы поговорили до отлёта. На этом всё, наверное?
Лиля всё-таки нашла в себе силы, чтобы посмотреть мне в глаза. Странно, я ожидал увидеть там толику сожаления или даже жалости — но нет. Неожиданно в них обнаружилась решимость. Будто она до последнего не могла на что-то решиться, а теперь, наконец, решилась. Удивительная и уже запоздалая реакция…
— Нет, Гордь, — сказала она, — не всё.
— Тогда слушаю, — кивнул я, улыбаясь.
— Ты никогда не задавал себе вопрос, почему я так легко отказалась от мечты о бессмертии? — спросила она, снова глядя мне в глаза, — не думал об этом?