Забавы Амура
Шрифт:
Иван размышлял не только о делах своих товарищей-заговорщиков. Одной его мыслью, временами становившейся чуть не самой главной, была такая: как дать понять Любаве, что он проник в ее тайну? Он мучился, не находя никакого решения сего вопроса. Он бы уж давно и попросту все ей рассказал, но думал, что это может вооружить девушку против него. Как он узнал? Отчего следил за нею? Почему не открылся сразу? И вот еще: он точно знал, что влюблен, но вот она… Не ошибается ли его сердце, подозревая в ней ответное чувство? Хорошо, ежели он прав, а ежели нет? Ах, кабы знать, не стал бы он медлить.
Но скоро, скоро все решится для него. Боратынский и не подозревал, как скоро все решится! И каким ужасным образом…
— Ты совершенно точно уверен, что наш молодой приятель ни в чем не замешан? — Голицын внимательно смотрел на Ивана.
— Совершенно. А что? Ты опять полон подозрений? — беспечно ответил приятелю Боратынский.
— Нынче я узнал новость. Помнится, ты говорил, что графиня обещала какую-то протекцию своему племяннику, то есть нашему Александру, так?
— Так.
— А откуда у прелестной дамы связи?
— Ну не томи… Что ты узнал?
— Терпение, мой друг, терпение. — Василий уселся в кресле поудобнее.
— Так что?
— А то, что графиня Болховская Агния Петровна имеет очень большого покровителя. Она не лгала, говоря, что герцог Бирон благоволит к ней. Ведь она его шпионка…
— Что? — подскочил Иван.
— А возможно, что и не только шпионка, но и…
— Договаривай.
— И его любовница, — докончил князь. — Посему не дурно было бы узнать, что за протекцию она составила Александру. То есть какого рода услуги он должен оказывать и кому…
— Услуги? — повторил Иван. — Да нет, быть того не может. — От сей мысли Боратынский отмахнулся, как от совершенно невозможной. — То, что графиня Биронова шпионка вовсе не означает, что все, кто находятся с ней рядом, промышляют тем же.
— Может, и так, но осторожность, мой друг… — протянул Голицын.
— Но что знает Александр? — как бы сам у себя спросил Иван. — Мы же ничем с ним не делились.
— Ровным счетом ничего он не знает, — ответил князь. — Более того, я уверен, что он вовсе не следил за нами, но…
— Но что?
— Но, сам того не ведая, он мог передавать то, что видел, чему был невольным свидетелям. А те, кто по-настоящему заинтересованы, могли делать из того выводы и о многом догадаться.
— Василий, перестань. Ну о чем тут можно догадаться? И потом, если что-то и случится, то в том ничьей вины не будет. Ты же знаешь, — Иван помолчал, — ты знаешь, что у меня были неприятности и раньше.
— Да, я это помню.
— Я рискую сам, без чужой помощи.
— Я говорил, — вскочил князь, — что нам не стоило тебя впутывать теперь во все это. По старой памяти Тайной канцелярии ты можешь и погибнуть и…
— Ну что же ты замолчал? — тихо произнес Боратынский. — Ты хотел сказать, что я не только сам погибну, но и увлеку за собой других? Так вот, этого не будет.
— Я никогда не сомневался в твоей твердости. — Голицын посмотрел на друга. — Но стоило ли тебе так рисковать собой?
— Стоило.
— Ежели ты не сомневаешься…
— Нет, не сомневаюсь!
Поговорив еще немного, приятели разошлись. Но Иван никак не мог выпустить из головы их разговора. Известие о графине ошарашило его, он просто не подал виду князю. Болховская — шпионка. И чья? Самого герцога Курляндского Бирона… Сомнения, сомнения охватили его! Любую душу могут они разъесть, эти коварные сомнения…
Она… Любава… Он в мыслях своих ее иначе и не называл. Неужели и она была в сговоре со своей теткой? Но нет, сего быть не может! Никогда и ни в чем не проявляла она любопытства, и все ее поведение, вся манера свидетельствовали о ее чистоте и честности во всем. Да, она обманывала, выдавала себя за совсем другого человека, и как ловко! Никогда он не догадался бы, что перед ним не юноша, а девушка, когда бы собственными глазами в том не убедился. Но это был не тот злой обман, что губит человека и губит того, кто уверовал в него. Но это был легкий, забавный, машкерадный обман! Обман любви, обман Амура. То была игра Эротова!
Нет, не верит он и никогда не поверит. Он видел лицо ее, видел взгляд — наивный и прелестный. И там, в том доме ее тетки — полном сплетен и злоречия, чего только он не услышал о ней, но он не усомнился в том, что все то была ложь. Стоило лишь единожды взглянуть на нее, на Любаву, и всякий бы понял ее душу, не способную на предательство.
Иван был близок уже к тому, чтобы открыться ей. Каждый день, каждая минута делали его чувства все сильнее.
В один из дней Боратынский, расхаживая по комнате, окончательно решился переговорить с девушкой откровенно. Признаться ей в том, что он знает ее тайну и что любит ее.
«Это сказать важнее всего. Это первое, что я должен сказать», — размышлял Иван.
Внизу послышался какой-то шум. Боратынскому показалось, что он слышит голос Федора и другие незнакомые ему голоса. На лестнице послышались шаги, дверь в его комнату отворилась…
— Вы арестованы, господин Боратынский!
К Ивану подбежали два солдата, живо ухватили его за руки. Их возглавлял капитан, который с легкой усмешкой взирал на происходящее.
— Вашу шпагу, — произнес он.
— Велите отпустить мне руки, — спокойно ответил Боратынский. — Иначе я не смогу выполнить вашей просьбы.
— Просьбы? — капитан едва не рассмеялся. — Это приказ, сударь. К тому же зачем отпускать вам руки? Вам их надобно связать как можно крепче. А шпагу у вас отберут солдаты!
Иван было дернулся, но ему быстро скрутили руки за спиной. Один из солдат вынул шпагу у него из ножен и передал ее капитану.
— Что же вы так? — с усмешкой произнес Боратынский. — Шпагу я бы мог и сам вам отдать… Незачем было пачкать ее об руки холопов, — в эти слова он вложил столько презрения, сколько мог найти в эту минуту.