Заблуждение велосипеда
Шрифт:
На даче дядя Миша перво-наперво разводит костер. «Дядя Миша — пироман», — говорит о нем мой брат. Я тоже обожаю костры! Тетя Муза готовит домашний квас, мы с Таней помогаем резать вареную картошку, редиску, огурцы и зеленый лук. Окрошка! И еще целых два или три дня мы убираем участок, приводим в порядок сад и огород, в которых дядя Миша, крестьянин из-под Луховиц, отлично разбирается. Общественные собаки, Смелый и Клякса, приходят к нам погостить и угоститься. Дядя Миша очень любит собак и рыбалку, вырос на Оке.
Тетя Муза, старшая сестра моей мамы, и ее муж дядя Миша — мои любимые люди. Они фронтовики.
Мама показывает мне заграничную газету. Большой, на страницу, портрет, старая фотография — четыре девочки. Какие они красивые, необыкновенные, в платьях, как из сказки. С ними младший мальчик в матроске — чудесный.
— Мама, кто это?
— Это русские принц и принцессы.
— Принц и принцессы? Наши? Русские? У нас есть? А где они живут? Как с ними познакомиться? Мама, ну мама же, ну скажи, как?
— Их убили. Давно, — говорит мама, глядя на меня прямо, строго, почти неприязненно серо-зелеными глазами. — Завели в маленькую комнату с низким потолком и стреляли из нескольких пистолетов.
— За что? Кто убил?
— Коммунисты.
Коммунисты!..
Муза и Миша?
Так вот, значит, что… Это только с виду они такие добрые, а если «где-то однажды грянет гром, небо вспыхнет огнем», тут же побегут стрелять в принца и принцесс…
Не в силах задавать вопросы, я перевариваю услышанное.
— Узнаешь все, когда вырастешь.
Газету складывают и убирают.
Не помню, было ли при этом сказано, что в школе об этом говорить не надо.
Интересно, что тогда, в детстве, я не ринулась к дяде Мише и тете Музе с выяснениями, зачем коммунисты убили принца и принцесс. Новость была такая ошеломительная, невероятная, что я ее куда-то спрятала, в маленькую коробочку, в дальний уголок сознания. Коробочка, а в ней записочка: «коммунисты застрелили принца и принцесс из пистолетов». И я об этом не забыла. Когда о царственных страстотерпцах заговорили вовсю, шорох большой газеты и фотография сказочных детей вспомнились мигом.
А зачем мама этим меня «загружала»?
Непонятно.
Как и сбор моха накануне зимы — зачем это было нужно? Полагалось заклеивать окна на зиму, а между рамами что-нибудь класть, для тепла. Можно вату. На нее даже кладут елочные игрушки или другие «штучки».
Но мама считает, что между рамами нужен именно мох, зеленый, настоящий, и вот в одно из воскресений на даче, в начале ноября, даже не в воскресенье, а на каникулах, парад по телевизору и мокрый снег, темно, и сыро, и туман, мы отправляемся в лес, на его край, в начало леса, под елки, и, ползая там на карачках, собираем мох, и мама очень мрачная, в плохом настроении.
Пахнет сырой землей, невзгодами, бедностью, чем-то тяжелым и темным, из чьей-то чужой жизни…
К Яковлевым сходила, собак проведала, возвращаюсь домой…
Мама приехала и сердится, что меня нет дома. Но
Ура, мама приехала!
Мама приехала и собирается в гости. Я-то думала, она со мной побудет.
Она сидит перед туалетным столиком, причесывается, надушивается и накрашивается.
— Я могу взять тебя с собой. Если, конечно, ты дашь мне честное слово, что будешь вести себя как хорошая большая девочка.
В гости? Значит, к Нагибиным!
Их дом похож на дворец — столько там старинных вещей, картин, икон, портретов, тарелок, ламп и штучек. И они совсем не облезлые, не навалены в кучу лишь бы как, они все починенные, сверкающие, отреставрированные, на них смотрят, их трогают руками, из них едят. По стенам висят фотографии старинных людей в красивых рамочках. Я думала, что это родственники тети Аллы и Юрия Марковича, но мама объяснила мне, что это чужие люди, чьи фотографии просто купили у букинистов и повесили для красоты. Еще у Нагибиных есть собаки и кошки. Они их обожают и со смехом рассказывают, как очередной полосатый Мурзик неожиданно оказался не котом, а кошкой и принес котят в шкафу, на шубах Аллы Григорьевны.
Алла Григорьевна красивая и веселая, как в кино, в длинных платьях и с блестящими серьгами, непременно угостит чем-нибудь дивно вкусным и красивым — муссом с клубникой в большом квадратном стакане. Юрий Маркович со мной почти не разговаривает, не умеет разговаривать с детьми и не пытается притвориться, именно за это я его очень ценю — не пристает с одними и теми же вопросами. У него тик, оставшийся от контузии на войне — дергается щека и глаз.
К тому же мне нравится, что он говорит слова вроде «говнюк» или «да пошел он в жопу», и никто ему не делает замечаний, никто не закатывает глаза и не падает в обморок. Все почтительно слушают. Сколько всякого народу там перебывало!
После смерти Юрия Марковича жена его надолго уехала за границу, потом прошел слух, что дом она продала.
А недавно, проходя мимо, я увидела, что дом уже снесен и пустое место песочком посыпано.
Остается только вспоминать.
Помню и маму Юрия Марковича, Ксению Алексеевну, глубокую старуху, всегда с рюмкой коньяка и сигаретой. Алла Григорьевна ходила за ней, как за родной матерью, но она все равно больше любила бывшую невестку, Беллу Ахатовну Ахмадулину:
— Утром спускается по лестнице — да, нечесаная, да, с похмелья, но видно, что это небожительница, ангел, гений, понимаешь? — говорила она моей маме.
Значит, мама уходит к Нагибиным.
— Ну, давай, я с тобой. К Нагибиным?
— Нет. Я иду к Юре Трифонову.
Ну вот. Какая скучища!
К Нагибиным еще можно сходить с мамой, чудесные старинные вещи, коты и псы, но чего, скажите на милость, интересного у Трифонова? Тенистый участок, никаких животных, хмурый грузный дядька в очках и строгая Клавдия Михайловна, «домоправительница», подруга его покойной матери.
Мама же просто обожает ходить к нему в гости, и если, вернувшись с речки, или из лесу, или с велосипедной вылазки, я не застаю ее дома, значит, она напротив, через дорогу от нашего дома, у Трифонова — разговаривают и пьют чай, сидя по разные стороны большого стола.