Забрать любовь
Шрифт:
Николас почувствовал, как помимо своей воли напрягся.
— Если хочешь знать, — заявил он, — у отца вообще не было денег. Он родился в бедной семье и сумел добиться того, что имеет сейчас, исключительно своим трудом.
Пейдж резко отстранилась. Она открыла рот, как будто хотела что-то сказать, но промолчала и лишь покачала головой.
Николас осторожно взял ее за подбородок. Неужели он ошибся в Пейдж? Что, если она ценит деньги, происхождение так же, как и его бывшие подруги? Он содрогнулся, представив такую возможность.
— Что ты хотела сказать? — спросил он.
— Я не могу в это поверить.
— Чему ты не можешь поверить? Тому, что у отца не было денег?
— Нет, — медленно
Николас облегченно вздохнул и улыбнулся.
— У этого образа жизни есть свои преимущества, — напомнил он. — Ты всегда знаешь, что сможешь заплатить очередной взнос по залоговой. Ты знаешь, кто твои друзья. Тебе практически незачем беспокоиться, кто и что о тебе подумает.
— И все это для тебя важно? — Пейдж чуть отстранилась. — Почему ты раньше мне об этом не сказал?
— Ты не спрашивала, — пожал плечами Николас.
Издалека донесся взрыв хохота.
— Прости, — пробормотала Пейдж, стискивая кулаки, — я не знала, чем ты пожертвовал, женившись на мне.
Николас снова прижал ее к себе и начал поглаживать по спине. Наконец он почувствовал, что Пейдж расслабилась.
— Я хотел жениться на тебе, — уточнил он. — А кроме того, — он не удержался от улыбки, — я ни от чего не отказывался. Я просто временно отложил все это на потом. Плюс несколько званых обедов, минус несколько ростбифов на полу, и мы окончательно выберемся из долгов. — Он помог ей подняться. — Неужели это будет так ужасно? Пейдж, я хочу, чтобы у нашего малыша было все, что было у меня в детстве. И я хочу, чтобы ты жила как королева.
Николас взял ее за руку и повел к лестнице.
— Неужели никого не интересует, чего хочу я?
Эти слова Пейдж прошептала так тихо, что и сама их не расслышала.
Они вернулись в гостиную. Пейдж так крепко вцепилась в руку Николаса, что, когда она ее выпустила, на его ладони остались следы от ее ногтей.
— Простите, — высоко вздернув подбородок, сказала она. — В последнее время я неважно себя чувствую.
С достоинством мадонны она терпела, пока женщины по очереди ощупывали ее живот, строя предположения относительно пола будущего ребенка. Она лично проводила всех гостей. Николас задержался на крыльце, обсуждая с Алистером планы на завтра, а она уже начала убирать со стола. Вернувшись в дом, Николас стал свидетелем того, как расписанные ею тарелки и бокалы летят в камин. Когда осколки посуды с фрагментами облаков или крыльев фламинго отскакивали ей под ноги, она улыбалась. Он впервые видел, как Пейдж уничтожает собственную работу. Его жена заботливо складывала в специальную папку даже завитушки, нарисованные на случайно оказавшемся под рукой клочке бумаги, рассчитывая когда-нибудь воспользоваться этими идеями. На этот раз Пейдж методично уничтожала тарелку за тарелкой, бокал за бокалом, а покончив с этим, развела в камине огонь. Она стояла перед ним, и языки пламени освещали ее лицо, а яркие черепки чернели и превращались в уголья. Потом она обернулась к Николасу, как будто с самого начала знала, что он за ней наблюдает.
Если его напугали ее действия, то выражение ее глаз повергло его в глубокий шок. Лишь однажды он видел такой взгляд. Ему было пятнадцать лет, и он в первый и единственный раз отправился с отцом на охоту. Они погрузились в туман вермонтского леса, выслеживая оленя. Николас первым заметил зверя. Он коснулся плеча отца, как его и учили. Роберт не спеша поднял ствол везербая… Олень был довольно далеко, но Николас отчетливо видел, как он задрожал всем телом, а потом замер, как медленно потухли его глаза.
Николас сделал шаг назад. Он не мог отвести взгляд от жены, окруженной языками пляшущего пламени, и от ее глаз, глаз загнанного в ловушку животного.
Глава 10
По всей кухне были разбросаны рекламные проспекты туристических агентств. Казалось бы, я должна была готовиться к рождению ребенка, расписывать стены в детской и вязать пинетки нежного персикового цвета. Вместо этого я была одержима местами, в которых никогда не бывала. Брошюры яркой радугой были рассыпаны по кухонному столу и дивану. Вспышки алого, бирюзового и золотого манили, а броские заголовки завораживали. Прогрессивные путешественники. На заметку контрабандисту. Цивилизованные приключения.
Николасу это начинало действовать на нервы.
— Господи, что же это такое! — восклицал он, одним взмахом руки сметая ворох глянцевой бумаги со стеклянной поверхности плиты.
— А-а, это… реклама. Набросали в почтовый ящик, — выкручивалась я.
На самом деле я все это заказывала — где за доллар, где за пятьдесят центов. И я знала, что каждый день мне будут приносить рассказ о каких-нибудь новых и неизведанных местах. Я прочитывала брошюры от корки до корки, вслух произнося названия городов, как будто пробуя их на вкус: Дордонь и Пуийи-сюр-Луар, Верона и Хелмсли, Седона и Банф, а также Бхутан, Манаслу, Гхорапани… Беременной женщине нечего было и мечтать об этих путешествиях, включающих длительные переходы или переезды на велосипедах, а также обязательные прививки. Наверное, я и читала эти буклеты именно потому, что в них шла речь о том, что мне было недоступно. Я ложилась на пол посреди своей идеально чистой кухни и представляла долины, напоенные ароматом рододендронов, буйную растительность парков, в которых обитали гуанако, серау и панды. Я представляла, что устроилась на ночевку в пустыне Калахари, что я прислушиваюсь к отдаленному топоту антилоп, буффало, слонов и даже гепардов. Я думала о ребенке, который с каждым днем становился все больше и тяжелее, и мечтала оказаться где угодно, только не дома.
Я знала, что мой ребенок уже достиг восемнадцати футов в длину. Что он умеет улыбаться. Что у него выросли брови и ресницы. Что он сосет большой палец. Что у него есть собственный набор отпечатков пальцев. Что его глаза все еще закрыты тяжелыми веками, и поэтому пока он ничего не видит.
Я узнала об этом ребенке все, что только могла. Я прочла столько книг о беременности и родах, что многое помнила наизусть. Я знала признаки ложных родов. Я познакомилась с такими терминами, как «утоньшение шейки матки» и «расширение шейки матки». Временами я начинала всерьез верить в то, что знание всех до единого фактов о беременности может компенсировать мою несостоятельность как матери.
Третий месяц оказался самым тяжелым. Тошнота прошла и больше не вернулась, но от всего, что я узнала, мне стало трудно дышать. В возрасте двенадцати недель рост моего малыша составлял полтора дюйма. Он весил одну двадцать восьмую долю унции. У него были пальчики на руках и волосяные фолликулы. Он мог дергать ножками и двигаться. У него уже развился крошечный мозг, который мог принимать и передавать сигналы. Б'oльшую часть этого месяца я провела с прижатыми к животу руками, словно пытаясь защитить и удержать то, что росло внутри меня. Ведь когда-то, очень давно, у меня уже был малыш, которому тоже было двенадцать недель. Я пыталась избегать сравнений, но мне это плохо удавалось. Я твердила себе, что должна радоваться тому, что тогда я не знала всего того, что знала сейчас.