Заброшенный полигон
Шрифт:
— Сингулярность — это когда ничего нет и все есть. Вечность и мгновение — одно и то же! Энергия, пространство, вещество, время — все теряет смысл. Все как бы существует и не существует одновременно. Упругое ничто! Точка и бездна. Все возможно и ничего не происходит. Никаких законов, полная свобода! Вот что такое сингулярность.
— И такой абсурд возможен в натуре? — поразился Оксиюк-младший, обращаясь к Мищерину.— Виктор, это что, последний визг вашей науки?
Дедуля захохотал, а Мищерин сморщился, покрутил носом, пробормотал что- то нечленораздельное.
— Не надо понимать это буквально! —
— Кванты, спин, нейтрино — тоже считались выдумкой математиков, пока американцы в сорок пятом не шарахнули в Аламогордо плутониевого «Толстяка»,— горячо возразил Николай.
Дедуля насупился, помрачнел. Все притихли, ждали, что скажет.
— С твоих позиций легко призвать к погрому науки,— сердито сказал он.— Дескать, умники, за что бы ни взялись, обязательно у них получается то бомба, то пушка, то гиперболоид. Опасная позиция! Наука полезна человечеству прежде всего тем, что создает могучий технический потенциал, который сметает отсталые режимы, гуманизирует все человеческое общество. Объединяет людей. Потому-то я и служу науке. Если бы не было у науки этой стороны, я бы и секунды не работал в ней.
— Да кто же будет спорить, Дмитрий Никифорович! — воскликнул Николай.— Разве я против?
— Ты не против, но и не за, — сурово сказал дедуля.— Ты еще промежду. С некоторых пор ты стал смотреть на науку не как на цель, а как на средство. Ничего, ничего,— успокоил он Калерию Ильиничну, смотревшую на него с неодобрением.— Лучше свой, домашний веник, чем чужой хлыст. Верно, Коля?
Николай сконфуженно опустил голову, покивал в знак согласия.
— А чтоб не было сомнений,— дедуля привстал из-за стола и протянул Николаю свою широкую сильную руку,— держи!
Они пожали друг другу руки — инцидент был исчерпан. Под чай Аня включила магнитофон, и финал торжественного обеда прошел с хохотом — на двух пленках были записаны выступления Михаила Жванецкого и Геннадия Хазанова, то, что не звучало со сцены.
Перед уходом Мищерин отвел Николая в сторону и сказал:
— Заскочите в лабораторию, захватите кислородные маски, не забудьте. Хорошо?
Николай пообещал, и Мищерин ушел. Его жена Маргарита Трофимовна задержалась — вместе с другими женщинами пошла от грядки к грядке, вдоль цветочных клумб, делиться опытом садовода. Николай взял какую-то книгу, спрятался было в беседку, но как ни старался, а текст не шел, смысл слов ускользал. Димка крутился возле деда — опять понавезли мальчишке гору игрушек, и теперь Димка требовал, чтобы дед помог ему справиться с шагающим экскаватором.
Промаявшись час, Николай понял, что не сможет больше находиться здесь, а должен немедленно ехать в Камышинку.
— Хочешь уехать?! — поразилась Аня, когда он сказал ей об этом.
— Не сердись, Анюта, надо,— сказал, стараясь выдержать ее пронзительный взгляд.— Испытания...
— Ну что ж, езжай,— холодно кивнула Аня и, круто повернувшись, пошла в дом.
Николай догнал ее, хотел было обнять, но Аня отшатнулась.
— Нет уж, давай не будем!
Он поднялся к дедуле проститься. Дедуля работал, обложенный книгами, не удивился, хлопнул по плечу:
— Правильно, валяй!
Не стали его задерживать и женщины — для них
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
— Катюша, подожди, надо бы поговорить...
— О чем, папа?
— Сядь, на бегу как-то нехорошо...
— Села...
— Ну вот... Посидим, помолчим, друг на друга поглядим. Такая редкость, да? Или торопишься?
— Нет, нет, никуда не тороплюсь.
— А на болото? Или сегодня выходной?
— Николай в городе. Олег спит, они с Вадимом в ночь были, но Вадим уже уехал, у него отпуск...
— Ясно... Катюша, вчера пришел вызов, на областной семинар, выезжать после обеда. Иван Емельянович дает машину до райцентра, а там — райкомовским автобусом. Хочу, чтобы ты поехала со мной. Что?
— Нет, нет, ничего, папа...
— Документы в институт собрала? Наверное, уже пора... Кстати, не забудь справку о работе за прошлый год. Все-таки лето трудилась телятницей — в сельскохозяйственном должны учесть.
— Папочка, пожалуйста, не сердись, но я не хочу в сельскохозяйственный.
— Что? Как ты сказала?
— Ну понимаешь, за это время многое изменилось...
— Что изменилось, Катя?! Ты что, передумала?
— Передумала... Хочу в политехнический...
— В политехнический?! И на какой факультет?
— На физический...
— Вот как! И чем же потом намерена заниматься?
— Физикой...
— Физикой! Катюша, милая моя девочка! О, господи! Какой из тебя физик! Ты наша, деревенская, с каждой травинкой дружишь, все живое к тебе тянется. Ничего не имею против физики, наверное, интересно быть и физиком, но пойми, Катюша, это же редкий случай, когда у человека к чему-то призвание. Большинство мыкается по свету, сами не знают, зачем родились. А ты — у тебя же призвание! Ты просто создана для деревни, для живого — выращивать, холить, обихаживать. У тебя руки волшебные, Катюша! Поверь, не потому желаю привязать тебя к деревне, что сам тут, нет, не-потому, дочка. Я и один могу, ты знаешь...
— Папа!
— Подожди, дай сказать... Пока человек молод, ему кажется, что главное в жизни — любовь, но потом, когда наберется опыту, понимает, главное все же — работа. И вот тут, если он точно выбрал профессию, по душе, он счастлив, ну, скажем проще — доволен, а если не по душе — мается, страдает, хотел бы убежать, да, как говорится, грехи не пускают...
— Папа!
— Подожди. Ты ведь знаешь, как я любил маму, но еще больше я люблю работу, поля, небо, это вечное чудо — хлеб. Мама ревновала к работе, не могла понять, как можно так работать, мы были разные люди. Она ушла. Не осуждаю ее, пусть будет счастлива. Но, доченька, что бы я значил без работы?! Где бы взял силы пережить удар? А было больно, очень больно, ты видела. Я впервые говорю об этом, хочу, чтобы ты еще раз подумала, прежде чем сделать выбор. Не торопись, подумай. Обещаешь?.. Молчишь... Я понимаю. Кажется, понимаю...