Забытые пьесы 1920-1930-х годов

Саркизов-Серазини Иван Михайлович

ГОРЧАКОВА МАРИЯ АЛЕКСЕЕВНА, член бюро ячейки. Высокая, худая, одетая очень строго женщина лет 33–35. Взгляд ее неподвижен и тяжел, движения рассчитанно-неторопливы, словно бы она боится выдать свое волнение или заинтересованность. Она почти не улыбается, и даже в минуты больших волнений странное ее лицо еле реагирует.

КУЛИК ДИМИТРИЙ, шофер завода, выдвинут в фабком. Коренастый силач лет 27 с грубым раскатистым голосом и размашистыми движениями. Говорит уверенно, веско, как кувалдой бьет, и следит искоса за эффектом произносимых слов.

НАКАТОВ ВАСИЛИЙ ЕФИМОВИЧ, заместитель директора завода.

Пожилой большевик лет 50, и лицом, и осанкой, и манерой держаться резко выделяется из окружающих. Он молчит, много и внимательно слушает, иногда чуть усмехается своим мыслям в уголок усов, заложив руки за спину или скрестив их, он как бы отгораживает себя от происходящего и старается всему дать свою особую, выработанную долгими годами общения с людьми оценку.

РЯДОВОЙ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ, замнаркома. Среднего роста, плотный мужчина лет 48–49. Какой-то хитроватый, иронический взгляд настороженного человека не покидает его все время. Говорит он не особенно гладко, часто подбирая слова, спотыкаясь на междометиях и заканчивая фразы неожиданными остановками. Впрочем, это касается только того, что связано с личной его жизнью, с тем, что он считает несущественным и мало кому, кроме него, интересным.

Действие — в наши дни в большом столичном городе.

Акт первый

Столовая в доме Ивановых за городом — недалеко от их завода. Дом — одно-, двухквартирный коттедж. Много света, просторно, высоко. Из столовой — ход на летнюю веранду, на которой, когда открывается дверь, виден по-праздничному накрытый стол. Из столовой есть еще дверь внутрь квартиры и другой вход в дом — с улицы.

На стенах столовой картины и фотографии, среди них фотопортрет Нины.

Вечер. Июль. За окнами загородная тишина.

1

В столовой — ВИКТОР, КУЛИК, ГОРЧАКОВА и НАКАТОВ.

КУЛИК (Виктору). Я — низовой активист, а ты — директор завода. Но я всем в глаза говорю правду. И повторяю: главная опасность на данном этапе — твоя жена.

ВИКТОР. А я повторяю: ерунда.

КУЛИК. У меня документы есть на все ее проделки. Она члена бюро компрометирует. Она Горчакову Цыцей прозывает. От слова «цыц»!

ГОРЧАКОВА. Это мелочь, Димитрий, мелочь.

КУЛИК. Не зажимай мне рта, Марья Алексеевна. Я знаю, ты женщина тихая — все снесешь. Но через тебя она на партию клевещет. К машинам, говорит, у нас лучше относятся, чем к людям. Все кругом бюрократизмом заросло — не продохнуть. У меня документы есть.

ГОРЧАКОВА. Вот это уже серьезно. А? Виктор?

ВИКТОР. Нине двадцать три года. Горячая она. Своенравная немножко. Надо же и характер учитывать.

КУЛИК. Нас характеры не интересуют — мы словами интересуемся.

НАКАТОВ. Нельзя каждое слово гвоздем вколачивать.

КУЛИК. Я либералом никогда не был. Я в правом болоте не сидел^{305},

как некоторые, которые здесь.

ГОРЧАКОВА. Я вынуждена тебя поправить, Димитрий. Действительно товарищ Накатов был в оппозиции…

КУЛИК. За это с больших вождей снят.

ГОРЧАКОВА. Но он направлен на наш проволочно-гвоздильный завод заместителем директора. И в течение этих двух лет Василий Ефимыч ведет себя образцово. И я прошу тебя воздерживаться.

НАКАТОВ. Ничего — я привык.

ГОРЧАКОВА. Но мы отвлеклись. (Виктору.) Дорогой друг, Ковалева не просто работница! Ковалева — жена директора!..

НАКАТОВ. Нина — лучшая автоматчица-бригадир. У нее за весь год ни одного прогула.

ГОРЧАКОВА. Да-да, разумеется… Но, пользуясь своим положением, ей легче влиять на массы. Я знаю это — я методист-массовик… Она уже оторвала от нас секретаря ячейки. Сероштанов — неузнаваем. И при его прямом попустительстве она скатилась на антипартийные позиции!

ВИКТОР. Ну, это ты чересчур.

ГОРЧАКОВА. Увы, дорогой друг! Кулик был свидетелем ее вчерашнего выступления в марксистском кружке.

КУЛИК. Встала она в сверхъестественную позу и брякнула: «Я хочу не верить в социализм!» Я, конечно, с места закричал, что это ей так не пройдет, а она меня обидным словом квалифицировала, и Пашка Сероштанов загоготал. Я и его разоблачу — дай срок.

НАКАТОВ. «Я хочу не верить в социализм»? Пустяки. Перепутали что-нибудь.

КУЛИК. Я — низовой активист! Я обманывать не привык, как некоторые, которые…

ГОРЧАКОВА. Успокойся, Димитрий, успокойся.

КУЛИК. Ты, Горчакова, примиренчеством занимаешься^{306}. Я сейчас ему протокол принесу — пусть убедится документально!

Выходит.

2

ГОРЧАКОВА. Слышали, я уже примиренка. И это голос массы. Я не в силах сдерживать Кулика. Дорогие друзья, заставьте Ковалеву разоружиться^{307} немедленно и открыто. Ибо иначе я дам ей бой на ближайшем партийном собрании, и тогда, милый Виктор, кто знает, не заденет ли и тебя волна самокритики… Я знаю, нелегко решиться на этот шаг… Но будь стоек, Виктор… Посмотри на Кулика — он никогда не колеблется. С головой в общественной работе. Прост и целен, как кусок металла.

ВИКТОР. Кулик за Веркой ухаживает.

ГОРЧАКОВА. За кем?

ВИКТОР. За сестрой моей, Верой. Жениться хотел.

ГОРЧАКОВА. Хм… Я и не предполагала. И давно?

ВИКТОР. Около года канителится.

ГОРЧАКОВА. Так долго? Странно… Что ж, Вера — достойная комсомолка.

ВИКТОР. Но Верки ему не видать. Она себе жениха подцепила всесоюзного значения. Квартира — особняк, машина — кадиллак, а нашему форду — в морду. Замнарком ухаживает. Товарищ Рядовой.