Забытые пьесы 1920-1930-х годов
Шрифт:
СЕРОШТАНОВ. Лежит на столе кусок черного хлеба, а внутри хлеба движение молекул… Возьмешь в рот, а они и во рту ползают. Подумать, какую гадость люди едят.
НАКАТОВ. У тебя, Паша, ползучий эмпиризм…
СЕРОШТАНОВ. Меня отец-сапожник до тринадцати лет колодкой по голове лупил, пока сам не околел. Вот какой был эмпирик! Я в беспризорные подался. Потом в Красную армию. Теперь я командир запаса. Два кубика. Секретарь ячейки. А как вспомню о колодке — злой делаюсь. Не могу я на нее взглянуть теоретически.
НИНА.
СЕРОШТАНОВ. Да, сверхъестественная баба. Всех мужиков под себя кладет. Двух секретарей съела, под меня третьего год землю копает. И откуда в ней сила такая? Как холеры ее боятся.
НАКАТОВ. А ты борись, как она, с отрывом, отходом, откатом, отставанием, забеганием, загниванием, паникерством, примиренчеством, с уклоном в срастание… И будешь силен. Вылавливай в каждом оттеночки, и каждый будет тебя бояться… Говорят, Цыца работает над десятичной классификацией партийных преступлений. Вполне допускаю, что она собрала более тысячи видов и типов. Во всяком случае, Нина уже классифицирована, и на ближайшем собрании Цыца начинает бой. Помирись, Нина, пока не поздно.
ОТЕЦ. Помирись, Нинушка, нехорошо нам, беспартийным, на вашу партийную драку смотреть.
НИНА. Никогда! Я ведь знаю, она ячейкой руководить хочет, подхалимов подбирает, сплетников. Хороший был коллектив, а теперь склоки пошли, группировки, никто слова в простоте не скажет. Все за цитатами прячутся да за резолюциями. Только таким, как Кулик, и житье. Если я замолчу, она еще сильней станет. Чего доброго, Сероштанова сбросит. И будем мы у ней на ладони, как божьи коровки. А сожмет ладонь — мы в кулаке.
СЕРОШТАНОВ. В Кулике мы. А Кулик силен до первого случая. И случай этот — Нина.
НИНА. Я?
СЕРОШТАНОВ. Принимай бой, товарищ, не страшись. Цыца думает: массы с ней, а я знаю, о чем думают массы. Ее, как прыщ, сковырнут, едва она тебя тронет.
НАКАТОВ. В марксистском кружке Нина о социализме что-то…
СЕРОШТАНОВ. Знаю, отобьем.
НИНА. Отобьем, Паша!
НАКАТОВ. Да, хорошо быть молодым и сильным… Но, конечно, Цыц этих тысячи, и бороться с каждой в отдельности — значит разменивать силу на медяки.
СЕРОШТАНОВ. Если Цыца — медяк, то кто ж будет гривенник?
НАКАТОВ. Какая-нибудь чертова перечница. (Нине.) Сорви эти нелепые ленты — они как кандалы на цветах… Да… А мне сегодня исполнилось пятьдесят лет. Старость. И годы тоже как кандалы…
НИНА. Нет, нет, жизнь у вас была такой красоты, что навек вас молодым оставила… И все мы… нет, это — потом, после…
ОТЕЦ. А по-моему, лучше вам помириться.
СЕРОШТАНОВ. Кстати, о чертовой перечнице. У меня интересный
НАКАТОВ. Она глубоко зарыта, Павел. И зарыта она не на нашем дворе.
СЕРОШТАНОВ. Где же, спрашивается?
НАКАТОВ. Копай, копай…
КУЛИК. Шестиместный кадиллак кофейного цвета. Я их у калитки обогнал!
Приехали!
МАТЬ (Нине). Ты почему не встречаешь?
НИНА. Сами дорогу найдут.
КУЛИК. Без паники, мать, без паники. Встретим организованно, как подобает. Марья Алексеевна, доверяешь мне? Кончено! Товарищ Рядовой! Приветствую вас как представителя рабоче-крестьянского правительства от имени коллектива проволочно-гвоздильного. Выполняя пятилетний план, мы…
РЯДОВОЙ. Добрый вечер. Здравствуйте.
ВЕРА. Это Митя Кулик. Он везде активность свою показывает.
КУЛИК. Да, на многих бюрократах поставил я знак вопроса.
ВИКТОР. Это — Нина, моя жена.
НИНА. У меня еще и другая профессия есть.
НАКАТОВ. Нина… вот он — тот самый Саша, которого ты знаешь по моим рассказам.
НИНА. Товарищ ваш? С которым из ссылки бежали, да?
РЯДОВОЙ. Он, он.
ВИКТОР. Ты с Александром Михайловичем лично знаком?
НАКАТОВ. Полжизни прошагал рядом.
ГОРЧАКОВА (не сдержавшись). И в оппозиции были рядом?
НАКАТОВ. Нет… Но теперь мы опять вместе.
ВИКТОР. Хорош, имеет такого друга и молчит в тряпочку. Да мы бы с тобой!..
НИНА. Как же вы… Что же… А я и не знала… Вы почему не сказали, Василий Ефимыч? Так-то вы мне доверяете?