Забытые пьесы 1920-1930-х годов

Саркизов-Серазини Иван Михайлович

ГОРЧАКОВА. Ты настаиваешь?

КУЛИК. Категорически и абсолютно.

ГОРЧАКОВА. Положим, если ты ее понял так, остальные могли понять ее так же.

КУЛИК. И никак иначе.

ГОРЧАКОВА (пишет в свою книжку). «Я хочу не верить…» или лучше… «Я не хочу верить в социализм, я не знаю, почему мы его строим и за что боремся…» Так. Другого смысла не может быть. Но ты поддержишь меня как свидетель…

КУЛИК.

Выступлю и разоблачу Пашкины махинации с протоколом.

Шум на веранде.

Ой, пьют!.. Только ты, когда секретарем будешь, выдвигай меня поскорей. Обидно — обгоняют сопляки. Покончали вузы и в директора прут, а я, кровный пролетарий, — так сижу.

ГОРЧАКОВА. Димитрий, а ясен ли тебе смысл борьбы с Ковалевой?

КУЛИК. Насквозь! Через нее мы Сероштанова свалим… Он ее примется защищать, а мы его за примиренчество и кокнем… И ты — секретарь!

ГОРЧАКОВА. Ах, это не основное, Димитрий… Она сомневается, и сомневается вслух… Вот в чем суть! Она стоит живым соблазном перед теми, кто сомневается про себя…

КУЛИК. Меня она не соблазнит… Ты мне только намек давай, а я уж намек разовью в директиву без всякого сомнения…

ГОРЧАКОВА. Откуда в тебе такая цельность?

КУЛИК. От отца. Отец мой был грузчик, а потом — борец-профессионал. От него я унаследовал непримиримость свою.

ГОРЧАКОВА. Дай мне руку, Димитрий, у тебя я буду учиться силе воли, я ведь не пролетарка, и мне это не так легко… Но что ты нашел в этой развинченной комсомолке?

КУЛИК. Марья Алексеевна. Всё выпьют — пойдем.

ГОРЧАКОВА. Не разбрасывайся, Димитрий… Найди себе женщину, но женщину-друга…

КУЛИК. Да разве женщина для дружбы нужна? С ней спать надо.

ГОРЧАКОВА. Но вот со мной ты не спишь… А тем не менее — я твой друг.

КУЛИК. Ты, Марья Алексеевна, для меня не женщина, ты — руководитель.

Входит МАТЬ с пустым блюдом.

КУЛИК. Опоздал! Съели!

Убегает.

8

МАТЬ. Она, подлая, сына от меня уводит.

ГОРЧАКОВА. А?

МАТЬ. Год назад в одном платьишке пришла, тихонькая. А теперь за столом слова никому вставить не дает. Я, говорит, против семейной жизни, мы с Виктором скоро на другую квартиру переедем — будем самостоятельно жить. А Витенька, как слепой, уставился на нее и рад.

ГОРЧАКОВА. Опять она…

МАТЬ. Гипнозом берет, не иначе. Я всей душой мириться расположилась, а она… Она

давно хотела домашнюю работницу взять, чтоб свободней распоряжаться, — я уж тогда поняла, уперлась и все сама делаю: и в очереди стою, и обед варю, и в комитет бегаю, связалась, прости господи, на дню два заседания. Главного бюрократа ищу, а дом забросила. Но дома своего я ей не уступлю. И сына не отдам. Не отдам сына!

ГОРЧАКОВА. Она не только в семью. Она в социализм не верит. Она даже не знает, зачем мы его строим.

МАТЬ. Ах, негодяйка!

ГОРЧАКОВА. Мы вырвем Виктора из ее цепких рук.

МАТЬ. Помоги, голубушка. Завистливая она, как ведьма. Витеньки ей мало — у Верки жениха отбивает, с ним одним беседует. Верка, дура, со злости за Куликом ухаживает, он, болван, радехонек, а жених, старый черт, ничего не видит…

ГОРЧАКОВА. Да? В таком случае… Вызови мне Нину… Одну. Я попробую еще раз. Последний.

МАТЬ. Одна ты меня понимаешь, Марья Алексеевна.

Уходит.

9

ГОРЧАКОВА (перед портретом Нины). «Я хочу не верить в социализм». Какие слова! «Я не знаю, зачем мы его строим…» Ты не знаешь! Не знаешь? Почему? А я? О чем я? О Димитрии, да-да, о Димитрии… Он еще далек от меня, ах, как далек!.. «Ты для меня не женщина…» Странно… (Перед зеркалом.) И лицо усталое, и я уже не молода. «Дамочка не из красивых»… И… в сущности, я совершенно одна… Пустота…

Входит НИНА.

ГОРЧАКОВА (стремительно). Зачем?.. Зачем, вместо того чтобы подавлять в себе сомнения, наступать на горло колебаниям и раздумью, ты вытаскиваешь все это наружу? Зачем? Ты бередишь раны у тех, кто еще не излечился. Ты говоришь на запретные темы, и тебя слушают… слушают и молчат. Молчат, но думают! А когда человек думает молча… О-о-о! Кто может знать — о чем он думает!..

НИНА. Пусть не молчат, пусть говорят правду!

ГОРЧАКОВА. Массы должны доверять нам, не спрашивая, правда это или нет.

НИНА (схватила газету). А зачем тогда пишут «Правда»?

ГОРЧАКОВА. Это историческая традиция…

Входит РЯДОВОЙ.

10

НИНА. Не традиция, а правда! И такую правду я буду говорить всем. И тебе, и ему, и Центральному Комитету!

ГОРЧАКОВА. С меня довольно! Центральному Комитету! Но Центральный Комитет поможет нам отбить твой воробьиный наскок.