Забытые: Тени на снегу
Шрифт:
– А фигуры изо льда тоже они делают?
Я снова напряглась.
– Показывай.
– Заходи, – он махнул рукой.
Я осторожно проскользнула между створок и замерла. Город… горел. Улицы расходились вокруг острога, как круги по воде. Низкие домики прятались за короткими каменными оградками, и сейчас всё пространство между ними заполняли костры. Второе кольцо пламени шло вдоль стены. И повсюду шумно сновали люди с факелами – грелись, пытались растопить зловредный лёд, обсуждали напасть.
За огнём и суетой я не сразу обратила внимание на ледяные
– Эт ничего ещё, – староста привычно отёр усы. – Это начало. Смотри дальше.
Мы прошли по поперечному проулку, обходя костры, к третьей стене. Я попутно насчитала пять кольцевых улиц, прикинула число жителей и хмыкнула про себя. Довольно большой город для такого захолустья… Добротные дома, дружные, отчаянно помогающие друг другу жители, тишь да гладь. Не может здесь ничего дурного случиться, говорила я себе, оглядываясь на работающих у костров людей. Не должно.
«Дальше» на вдох-выдох превратило меня в подобие ледяной статуи – одной из тех, что я увидела, обогнув очередной костёр. Вдоль стены острога деревьев и зверей уже не было – только люди. Ледяные стражи у покрытых толстой, мутной коркой ворот. Ледяной торговец булками. Ледяная старушка с клюкой. Ледяной чалик-попрошайка. Почтенная мать семейства с выводком ребятни. Ледяной парень, колющий дрова. И огненное зарево плясало на ледяных боках, высекая задорные искры.
Я побрела вдоль статуй, осматриваясь и улыбаясь. Конечно, это не дух излома. Это Зим – знающий, за помощью которого я и примчалась в Солнцеясный. Он славился такими творениями. Интересно, кем был в прошлой жизни этот хладнокровный, если создавал столь яркие образы?.. Лёд дышал жизнью – и действием. Казалось, подойди ближе – и попрошайка протянет руку, заведёт свою вечную песню, и ведь не откажешь…
Зим – не самое приятное существо Шамира: ленивый и до работы, и знаний, слабый до девок, вкусной еды и хмеля, вечно бегущий от себя и отрицающий новую жизнь. Он и сейчас наверняка этим занимался – отрицанием. Когда его время кончалось, Зим законопачивался в глуши и изо всех сил и последних денег старался забыть о том, что приобрёл – и потерял.
Как и всех хладнокровных, я недолюбливала его за слабость духа. Но в чём Зиму не откажешь – так это в мастерстве. Когда сила требовала работы, он быстро собирался, соображал, что к чему, и работал. И вот, она потребовала – и знающий, наверняка до сих пор пребывая в непотребном состоянии и не понимая, что наступила зима, поработал. Как сообразил.
– Где он сейчас? – я повернулась к старосте.
– Кто? – не понял тот.
Я подумала, как бы описать Зима – как и все знающие, он постоянно менял обличья, – и коротко сообщила:
– Гость вашего города. Прибыл весной-летом. И с тех пор не просыхает. Вообще тихий, но может внезапно и сильно взбрыкнуть.
– А-а-а! – сразу понял староста и скривился: – В остроге он. В яме. Буйным вдруг стал, вот соседи и сдали. Сидит теперича. Думает.
– И как его заперли, так статуи и появились? – я улыбнулась.
– Ну… э… – замялся он. – Вроде как… да, – и понял: – Это что же, чали? Он – как ты? Мече… прости, знающий?
– Когда сезон работы заканчивается, метки бледнеют и малозаметны, – пояснила я и попросила: – Проводи меня к нему.
Но Вёртка отвлекла: повозившись, вытянулась вдоль моего позвоночника, на пару вдохов слилась со мной, и я ощутила то же, что она – остывшую, тянущую ледяным сквозняком кровь. Странного, очень странного мертвеца.
Развернувшись, я побежала вдоль стены, считая статуи – первая, пятая, десятая, пятнадцатая… У восемнадцатой я остановилась и, пока староста догонял, использовала пару искр. Невысокий парень – странник в обрывках одежды, скованный наледью в позе замерзающего, – рухнул на снег. Лёд разлетелся на куски, обнажая синюшную кожу, сведённое тело и грязное тряпьё. Я наклонилась и сразу же заметила главное – характерные пигментные пятна на судорожно сжатых кулаках.
Вот же… гиблые затмения…
Подоспевший староста не успел и рта раскрыть.
– Чалир, ты его знаешь? – я указала на мертвеца.
Он опять нервно подёргал ус, сглотнул, прищурился слеповато и качнул головой:
– Нет. Не наш. Первый раз вижу.
Я недоверчиво подняла брови, и староста приосанился:
– Я тут родился, чали, и вырос. Каждую собаку знаю. Пришлых сразу вижу. Не наш. Чужак. И, право слово, чали… – он запнулся и сник: – Не понимаю, как он здесь оказался…
Ну, это-то как раз объяснимо: как показал случай в Солнцедивном, просочиться в город в облике местного (того же вечно пропадающего торгаша Видена), притереться и прижиться – большого ума не надо. А после смерти чары разрушаются, обнажая истинное лицо. Вопрос в другом. Кто, когда и за что убил знающего-летника. Чужих смертельных чар на нём мы с Вёрткой не ощущали. Зато остро чувствовали не свою смерть.
Когда время смертного кончается, он уходит сам. А когда его вынуждают уйти, появляется Уводящая – и оставляет следы своего присутствия: колючие, неприятные… инородные. Иномирные. Кто хоть раз побывал на пороге Гиблой тропы, навсегда запомнит и её, и обжигающе ледяное дыхание Уводящей.
А ещё не давала покоя наледь. Она лопнула от простейшего «горячего» касания, как мыльный пузырь.
– Зови стражу. И лекаря. Осколки не трогайте. Кто у вас смертоубийствами занимается?
– Никто, – развёл дрожащими руками староста. – Кого ж у нас убивать-то? Все свои. Полгорода – родня, полгорода – скоро ею будет. А ежели побьют кого – так в яму переночевать. Живо в себя приходят. У нас убийств, почитай, лет двадцать не было. И то, что помню, – пару пьяных драк с пришлыми.
Да уж…