Забытый - Москва

Кожевников Владимир Григорьевич

Она тут же ожила, задвигалась, быстро снова зашлась в экстазе и обдала его горячей сыростью, но не позволила себе обмякнуть и остановиться, изо всех сил продолжала помогать ему добраться до собственного удовольствия, и когда это, наконец, удалось, устало навалилась на него, нежно обняла за шею, поцеловала в ухо, шепнула:

– Ох и силен ты, князь. Я такого еще не встречала.

А когда он захотел еще потрогать и погладить ее, неожиданно, точь-в-точь как Матрена, всполошилась, начала одергивать свои юбки, приводить себя в порядок, нашептывая ему в ухо:

– Все - все! Побежала я. И так долго ты меня мучил. Нельзя тебе надолго от стола отлучаться. Иди! Иди скорей, ради Христа! Тут два шага и налево, там еще шагов пять и опять налево, там и свет увидишь.

– Тось, а как мне тебя найти? Я еще хочу!
– эту он действительно хотел.

– Я сама тебя найду. Иди!

* * *

Прежде чем возвратиться к столу, Дмитрию вновь пришлось во дворе умываться снегом. А когда вернулся в залу и огляделся победно, сильно удивился: народу, вопреки его ожиданиям, не убавилось, а, кажется, и прибыло даже. Он не стал ломать голову, отчего это, а осмотрел свой стол и увидел, что посадник, по-прежнему занятый важным разговором с Константином, бросил на него короткий равнодушный (слишком равнодушный) взгляд и опять заговорил с воеводой. Дмитрию стало неуютно, он начал догадываться, что посадник все видит и знает, и что не стоило бы так светиться и зарабатывать себе репутацию бессовестного кобеля, но с другой стороны- кто он здесь официально? Да никто! И потом, если они смотрят на это сквозь пальцы, то почему бы и не?.. Разве что потом припрут к стенке и шантажировать начнут? Но что они из меня выжать смогут? Из Володьки - другое дело. Кстати! А не подложили ли они и под него какую-нибудь Матрену?! Не-ет, вряд ли. Неопытен он, пьян, да и отроки с ним, ребята шустрые, догадаются, чай, в случае чего... Однако проверить не мешает. Корноуха надо!

Но Корноух давно исчез из-за стола, а кому другому, кроме Константина, Бобер такое деликатное поручение дать не мог. Константин же был занят с посадником - и слава Богу! "Самому, что ли?" Ему, честно признаться, не хотелось. Не хотелось уходить от этого благословенного стола, так ловко подставлявшего ему желанных красавиц. Он огляделся: Тоська, как и Матрена, исчезла. Зато почти на ее месте, чуть ниже (откуда?! когда?!) появилась настоящая красавица в лазоревом сарафане, затейливом белом, с синими узорами, кокошнике, с огромными синими, удивительно печальными, как у коровы, глазами.

Рядом с ней лежал мордой в стол богато и красиво одетый мужик. "Муж? Может, оттого и грустит?" Дмитрий уставил на красавицу свои глаза. Она сидела, печально глядя прямо перед собой, но Боброво внимание, видно, почувствовала и подняла на него взгляд. С ней случилось то, что случалось со всеми женщинами: глаза ее остановились и широко раскрылись. Она выпрямилась, готовая кинуться к нему, только он мигни. Дмитрий осторожно указал ей глазами на выход и, ошалевший от валившихся на него сегодня приключений, заворочался из-за стола в третий раз.

Она шла как сомнамбула, высоко подняв голову, не оглядываясь, и, кажется, ничего перед собой не видя, а он за ней, чуть отстав, не пытаясь приблизиться или окликнуть, или тронуть за руку - он по-настоящему боялся ее спугнуть.

Она привела его к тому самому окну, где он был с Матреной. Прислонилась к стене и вытянула вперед руки. В темноте Дмитрий не мог видеть, но знал, что она сейчас смотрит сквозь него, сквозь тьму и стены куда-то очень далеко и зовет. Он подошел, взял тихонько ее руки и положил себе на плечи. Она по-детски легко обняла его, выдохнула еле слышно: Господи, прости!
– и прижалась, совсем уже не по-детски, сильно, страстно.

Он дважды довел ее "до изумления". После второго раза она, отхрипев и отдергавшись, затихла, осторожно положила голову ему на плечо, прошептала:

– Боже, как же хорошо! Неужели это грех? Неужели ты не простишь мне, Боже?!
– и тихо расплакалась.

– Успокойся, милая,- Дмитрий погладил ее по щеке, - конечно, ОН простит. Разве можно такую не простить! Как зовут-то тебя?

– Феклушей, - всхлипнула она.

* * *

– Как?!!
– сраженный Бобер даже на улицу не пошел. Оставив ее плакать в нише окна, он вернулся за стол, плюхнулся на лавку, плесканул себе от души из кувшина, глотнул как следует и хищно огляделся. За их столом женщин не осталось, и он стал смотреть дальше, выбирая новую жертву. А сам все шептал очумело:

– Фекла, Феклуша... только Феклы нам с тобой и не хватало, только Феклы...

– Э-эй, князь! Чегой-то ты все один как сыч, - легко оликнул его посадник, - поди поближе, разговор есть.

– Какие уж теперь разговоры, на пьяную-то голову, - неохотно отозвался Бобер, - давай завтра.

Ему вовсе не хотелось к посаднику, ему хотелось поскорей схватить первую попавшуюся бабенку и отвести ее к окну, а охотничий азарт стучал в висок: "А сколько я успею их к окну перетаскать, а?! Поздно ведь уж, наверное... Или не очень? Еще двух-трех успею? Ах ты, Господи, Боже мой, вот так дела! Фекла!"

– Ничего. Где мне завтра тебя искать, тем более послезавтра. Ты вот что, - посадник деловито поманил его рукой, а когда Дмитрий невольно подчинился, пересел и склонился к нему, пробурчал на ухо:

– На другие столы не гляди, налететь можешь...
– и отвернулся к Константину.

"На что налететь?" - не понял Бобер и сразу почувствовал себя тупым и пьяным. Переспрашивать было неловко, нельзя, а самому сообразить - не получалось. "На мужа? Как? Все под столами валяются. На ее претензии? Но как она посмеет... Или там такие, как Тоська, сидят?"

Но посадник заметил его мучения, еще раз наклонился к уху:

– За нашим столом только чистые бабы. А за другими могут оказаться и не очень. Так что...
– и глянул значительно.

Дмитрия сначала бросило в холод, потом в жар, потом он обиделся, оскорбился даже, а потом уж подивился плесковской обстоятельности: "Ишь, хомяки чертовы! Все разочли, все предусмотрели, даже какую бабу под кого подкладывать, мать вашу!" - Дмитрий потрезвел и расхотел продолжать охоту.

* * *

Проснувшись наутро, первым, что он ощутил, было неистовое желание женщины. Чтобы вот тут, сейчас, схватить, потискать, воткнуться! И только потом почувствовал тяжелую голову и сильную похмельную жажду.

"Господи! Что ж это со мной? Или север так действует?" Но это был не север, а кое-что другое. Только понял он это позже, возвратившись домой, "на юг". Сейчас же, поудивлявшись недолго и пожалев, что под боком никого нет, отдался заботам дня. Заботы его "текли" в сторону Изборска.