Забытый - Москва
Шрифт:
Немцы перешепнулись с улыбкой. Корноух прерывисто вздохнул, а Бобер решил во что бы то ни стало до этих сногсшибательных прелестей добраться. И привычно обратил взоры на мужа.
Староста, уже обстоятельно разузнав, чего хотят русичи, осторожно повел разговор с Иоганном, пытаясь выяснить, чем можно смягчить требования столь жесткие. Когда Корноух спросил, почему женщины не садятся за стол, он ответил, что опасается, как бы их присутствие не помешало серьезному разговору, но впрочем, если гости не против... И старостиха (с обеими помощницами) воздвиглась за столом, ослепив гостей белизной волос, лица, груди и сиянием голубых глаз.
Староста давно пользовался ее магическим влиянием на мужчин в своих интересах и, будучи в ней вполне уверен, захотел и теперь умаслить непрошеных гостей с ее помощью. Разве мог он знать про Бобровы глаза?
Тот, однако, не спешил пускать их в ход, выжидая, когда староста наберется.
Священник откланялся первым. Помощников староста, вознамерившись один заслужить честь спасителя села, вскоре отправил по делам. Тогда к нему подсел Корноух, а тут и бочоночек с медом подоспел из русского обоза.
Больше всего мед понравился женщинам. Они с удовольствием прикладывались к кружкам, защебетали, начали постреливать глазками. Загорелись глазки и у хозяйки и... и наткнулись на глаза длинноусого русского воеводы. И в них погасло сразу все, кроме желания и ожидания.
К этому времени староста, не рассчитавший силу совсем не крепкого на вкус русского меда, активно опекаемый Корноухом, вряд ли уже что соображал, переводчик ему не требовался, и Бобер велел Иоганну познакомить его с хозяйкой. Она могла только сказать, что ее зовут Гретхен и что она очень рада гостям. Больше Гретхен ничего не сказала, потому что не слышала, что ей толкует Иоганн. Она смотрела и ждала.
Бобер, оглядевшись еще раз, подмигнул Корноуху, отпустил от себя Иоганна и показал женщине глазами на выход. Та радостно приспустила веки поняла, мол! и защебетала что-то подружкам. Те мигом исчезли из-за стола. Немного погодя поднялась и вышла хозяйка, а минуту спустя Бобер отправился за ней, бросив на произвол судьбы своих помощников и гостеприимный стол, за который, кстати, сразу же вернулись обе хозяйкины помощницы и стали наперебой что-то выяснять у Иоганна. Заметь это Бобер, он вспомнил бы плесковского посадника и сравнил бы его и старостину предусмотрительность, погадал бы, кто у кого это перенял, но ему сейчас было, конечно же, совсем не до того.
Ни в кухне, ни в холодной прихожей ее не было, он выскочил раздетый на мороз, поежился (одеться бы), огляделся и заметил, как за угол качнулось что-то пушистое, большое. Кинулся туда и прямо за углом наткнулся на ее шубу. Она испуганно выдохнула: О-о! А он схватил, распахнул, влез руками, обхватил миниатюрную (по сравнению со всем остальным!) талию, потом мощную спину, притиснул, но громадная грудь упруго отталкивалась от него, и он выдернул руки и схватился, наконец, за эту грудь.
Но любимый предмет вожделений на сей раз не произвел нужного впечатления, скорее наоборот. Потому что был настолько огромен (он попытался двумя руками обхватить одну грудь и не смог!), что ни с чем сексуальным не ассоциировался. Тогда он переключился на нижнюю половину, но и там оказалось не легче: не получилось (не дотягивался!) добраться до вершин ее ягодиц, после нескольких безуспешных попыток он оставил это и взялся за главное. И опять вначале потерпел фиаско. Крепкий и упругий живот женщины (он оказался единственной частью ее тела, подкреплявшей и разжигавшей его желание) выпячивался так далеко вперед, что с фронта проникнуть в крепость, как ни притискивал он ее к стене, оказалось невозможным. Тогда он повернул ее тылом. Она поняла и послушно нагнулась, склонившись почти до земли, но и сзади, оказалось, он не доставал, а только чуть дотрагивался до чего-то там, в глубине ее массивных членов, так велика была ее корма и так далеко выступала.
Женщина поняла, что он не справляется, резко распрямилась, одернула юбки, повернулась, придвинулась, дохнула тихо в ухо:
– Соmm!
– и взяла за руку.
Это слово он знал (хотя чего тут и знать!) и послушно пошел за ней. Огромный пес с рыком выбрался из-под амбара, но узнал хозяйку и, вильнув хвостом, полез обратно, а она щелкнула задвижкой и втащила Бобра внутрь, где пахло мукой, лузгой, сырым зерном, - в общем, амбаром и мельницей. Он не успел ничего сообразить, как она уже подвела его к какой-то мягкой куче и опрокинулась на нее, потащив и свалив его на себя.
Когда он справился с юбками, она согнула ноги в коленях и раздвинула их так широко, как только могла, все приглашая: соmm, соmm. Он навалился на нее и только тут, кажется, достал, но уже и трудясь над ней в поте лица, до конца еще не был уверен, туда ли он попал или это всего лишь одна из складок жира под ее могучим животом. Только когда она заахала и захлюпала, он успокоился на этот счет и сумел большим усилием воображения довести себя до экстаза и закончить это совсем уже противное теперь для него дело. Женщина же была, кажется, очень довольна, вздыхала томно, шептала что-то, нежно гладила его по щеке и лезла целоваться. Дмитрий решительно поднялся и шепнул в тон ей: comm! Она вскочила, быстро одернулась, привела себя в порядок, повела его назад.
И тут волна разочарования, стыда, злости на себя, недоумения, воспоминаний о Юли и Любе с такой силой нахлынула на него,что он заскрипел зубами и даже, кажется, заплакал. "Зачем?!! Чего тебе не хватает, скотина ты мерзопакостнейшая! Тебя там ждут, тебя там любят, тебе там верят! И кто! А ты тут, как последняя бл..., в жирных складках копаешься. И с кем! Свинья жирная, вонючая!"
Ну, насчет "вонючая" он, пожалуй, перебрал с досады. Гретхен, несмотря на тучность, оказалась чистой и свежей, и пахло от нее разве что теплым хлебом. А вот насчет "жирная"... Любая крупная женщина, как бы мощна и крепка ни была она с виду, как ни заманчиво выглядела одетой, когда дело доходит до близости, оказывается неожиданно слишком мягкой, рыхлой, тело ее, лишенное внешних подпорок, расплывается киселем, становится неприятно податливым, а уж после близости и того хуже... И со всем этим столкнулся сейчас Дмитрий, несмотря на свои 31 год и уже два десятка покоренных женщин, - впервые!
* * *
Разочарование оказалось так велико, что испортило настроение на весь вечер. И наутро воспоминание о Гретхен, первое и очень неловкое, хотя уже с оттенком похоти: "а может, еще разок?", так разозлило, что он вскочил ни свет, ни заря и приказал собираться выступать, переполошив и своих, и чужих, особенно старосту, не понимавшего с похмелья, хоть убей, где он дал маху, и какими непредсказуемыми бедами обернутся неожиданные сборы.
Все руководство отряда было в недоумении и крайнем недовольстве. Не было же никаких резонов спешить, а устроились очень уютно, да еще с видами на чистеньких, аккуратных немочек. Но кто возразит командиру? Только ворчали.
И тут неожиданно восстал Иоганн. Формально, имея самостоятельную дипломатическую миссию, Бобру он не подчинялся и мог требовать даже такого, что шло вразрез с логикой военной экспедиции. Но этого пока не требовалось, он ни разу своим правом не воспользовался, ни к чему было. И тут вдруг...
Иоганн (Бобер взглянул мельком, но увидел все - зеленый, желтый, замученный, выжатый - вообще никакой!) чинно уселся напротив него и ровным голосом заявил, что не видит причины срочно уходить из Острихтесхофена, тем более что именно здесь он, Иоганн, собирался со своими дипломатами оставить отряд Бобра и отправиться на встречу с Андреем Олгердовичем. Бобер не помнил, чтобы Иоганн собирался отправляться именно отсюда (разговоры были пока общие, неконкретные), насторожился и начал слушать внимательней, позабыв о Гретхен и своих капризах. Ему захотелось понять, что могло подвигнуть этого терпеливейшего из всего его окружения на такой необычайный поступок - воспротивиться своему благодетелю.