Забытый - Москва
Шрифт:
А когда начал осматриваться и осваиваться, быстро понял, что было отчего и зазнаться. Такой информации (и по объему, и по важности) вряд ли имел кто еще на Москве. Конечно, не было у нее таких специальных сведений, какие имел, к примеру, Данило Феофаныч с его обширной шпионской сетью, тянувшейся не только в Вильну, Мальборк и Сарай, но даже до Самарканда, Кракова, Буды, самого Константинополя. Однако и что происходит в Константинополе, Кракове, Буде она знала не хуже Феофаныча (не в его области, конечно), потому что получала информацию не только от его шпионов (а от них она ее тоже получала!), а еще и от купцов, и от всех путешествующих, слушающих и говорящих. Что же касается ближнего окружения Москвы и самого княжества Московского, тут уж никто не мог с ней потягаться. И дело было не только в количестве и качестве сведений. Сведения анализировались, и на основе этого анализа делались потрясающие по своей правильности и точности выводы и прогнозы.
Например, на основе сообщений о том, сколько китайского шелка ушло этим летом через Москву в Новгород, прогнозировались дружеские отношения Ордена к Новгороду на весь следующий год. А пьяная драка подручников Ковыря с людьми Петьки Капицы подтверждала не только то, что Петька увел у Ковыря любовницу, но и намерения последнего прорваться со своими караванами в Сурож, то есть стать "сурожанином" и тем самым перебежать дорожку Капице. Что рождение в августе у Великого князя первенца, названного в честь прапрадеда Даниилом, должно объединить некоторых из тех, кто имеет мало влияния на князя, с тем, чтобы примазаться к наследнику с целью выдвижения наверх впоследствии. И что этих людей надо крепко приметить. Ну и так далее, Люба могла выдавать такое до бесконечности.
С холодком в сердце подумывал Дмитрий: "Ну а обо мне? О моих подвигах? Не воинских, разумеется. Что ей стоит? С каким размахом дело поставлено! И ведь все это делалось по твоему приказу и должно было служить тебе. Оно и служит! Но теперь уже не только тебе".
Лишним свидетельством, что она о нем "знает", было ее поведение в постели. Она стала как-то неуемнее, что ли. Меньше ласкала, больше требовала от него. Выгадав момент, когда она дошла до желаемого настроения, была удовлетворена физически и расслабилась, "сомлела", он обиняком намекнул ей: собирает ли она сведения, так сказать, "впрок", о людях, которых, может быть, придется прижать когда-нибудь. Она усмехнулась равнодушно:
– Ну а как же.
– Например?
– Господи, какой пример? Разве сразу выберешь?
– Ну а все-таки...
– Ох-х... А все-таки - не задавай глупых вопросов.
– Почему же глупых?
– Потому! Я же понимаю, о чем ты. Как ты мог подумать, что когда-нибудь я могу "прижать" - тебя? Это обидно как-то даже...
– Да ну что ты!
– у него уши запылали от стыда, но Люба сделала нетерпеливый жест, заставивший его замолчать, и спокойно закончила:
– Поэтому, когда мне довели, что князь Волынский в плесковском походе попортил тринадцать баб, причем трех - за один вечер, я сказала, что меня это не интересует.
Дмитрия из жара бросило в холод. "Точно тринадцать! С Гретхен, мать ее, толстозадую, ети! Неужели Иоганн, засранец?! С него станется, он ведь от нее без ума... Но с другой стороны - не баба же он последняя, языкастая... И как я ему... Да чего тут гадать!" Он быстро взял себя в руки, так как нечто подобное все-таки предполагал, и откликнулся почти весело:
– Действительно, чего тут интересного. Но почему ты так сказала?
– Да о тебе забочусь, глупыш. Чтобы авторитет твой не роняли.
– Но он ведь уже... После такого...
– Не очень. Ведь болтать остерегутся, коли я намекнула. Ты сам-то остерегись. Да смотри, меня какой заразой не награди...
– Ань!
– ...тогда точно - оторву! Говорили мне, что мужики после тридцати лет с ума сходят и в кобелей превращаются. Я все не верила, а теперь вижу зря. Остерегись. Не простой же ты тут человек, не баб же портить сюда приехал.
– Насчет кобелей правда, Ань. Сам удивляюсь! Ей-Богу! Но я крепко постараюсь.
– Уж постарайся, - Люба улыбнулась без злости, - а это дальше меня не пойдет. И следить за тобой перестанут.
– Перестанут?
– Перестанут. Я же намекнула.
– А поймут?
– Кто не поймет, тот исчезнет.
Дмитрий ужаснулся такой постановке вопроса, вспомнил, с кем разговаривал уже в таком роде, и неожиданно для себя брякнул:
– Даже Иоганн?
– Иоганн очень понятлив, не тебе бы спрашивать. Но причем здесь Иоганн?
– Да нет, это мне так как-то... случайно на ум пришло.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. И всю ночь любили друг друга. Легко, весело и счастливо. Потому что в эту ночь рухнули, развалились, растаяли все недомолвки, накопившиеся за время их брака. О Юли не заикнулись ни он, ни она. И это тоже было хорошо, это тоже сближало, связывало, как общая тайна, которую следовало хранить от других, а меж собой обсуждать - ни к чему, излишне.
* * *
Назавтра, засев пытать Любу по внутримосковским делам, он за два часа разговора так вымотался, будто проехал сто верст, не слезая с коня. Сведений было ужасающе много, хороших - мало, все больше суета, дрязги, подножки, наветы, подпольная грызня. За местечко поближе к князю, за наделы, за подряды. Среди купцов по-прежнему главным куском, за который бились немилосердно, была сурожская торговля. Бояре-наместники ломали головы, как поднять ограбленных литвинами подмосковных крестьян, хотя бы и за счет соседа. Стараясь не пропустить ничего, Дмитрий, может, и несознательно, все как-то сворачивал на Вельяминовых, их дела и связи, тут был его главный интерес. Люба же, если и говорила о них, то лишь когда их участие освещало какое-то место в ее рассказах о других людях и их делах. Когда же почувствовала, что он недоволен, приостановилась, вздохнула:
– О Вельяминовых Юли расспросишь. Она уж тебе обскажет все, что потребуешь. Я, Мить, туда не вникаю, потому что там Юли. Зачем двоим одну и ту же работу волочь?
– Это верно. Только как там она? Ведь одна. Не сорвется, не запутается? А главное - не качнется ли туда?
– Куда она от те...
– Люба на полуслове поправилась, - от нас качнется?! Скажешь тоже! Впрочем, увидишь, поговоришь, там сам решай. Ежели что...
– Успею ли? Дел - море.
– Всех дел не переделаешь.
– Люба потупилась.
– А важней вельяминовских дел у тебя... сам понимаешь. А может, и не понимаешь еще...
– Что-о?!!
– Да, так вот. Иван забирает все больше силы. А против братанича Дмитрия настроен очень жестко.
– А что ж Василь Василич?
– Стареет Василь Василич. Энергии мало уже. Хотя... Наверное, думай он по-иному, смог бы и окоротить сына. Значит и он...
– Да-а! Тогда срочно к Юли. И что-то делать?!
– Сначала узнать и понять. И конечно что-то делать!
* * *
Расспрашивать Юли Дмитрий поехал в Занеглименье. Избушка, разоренная литвинами, но не сгоревшая, была починена, подновлена, обухожена. Во дворе большая клеть дров, внутри у печки мелко натесанная лучина, охапка сухих поленцев, огниво. На столе кое-какая посуда, на широкой лавке куча одеял. Вспоминая, Дмитрий потянулся к одеялам (ноздри у него сразу раздулись) и услышал, как гоготнул коротко конь. Выскочил наружу и увидел ее, так же одетой, на той же кобылке.