Забытый - Москва
Шрифт:
– Откуда известно?
– Соцкие сильно стонут. Зажал их Василий Василич, и пожаловаться некому.
– А что значит - зажал? Дочиста обирает?
– Пожалуй, нет... Живут на Москве очень неплохо. Крепко живут. Даже если с Бобровкой сравнивать... Тут ведь главное наказание, когда в Орду "ВЫХОД" собирают. Но с "выходом" уже как бы обычай сложился: обдирают крестьян (насчет хлеба), охотников (насчет мехов, соболей), а налегают на окрестные, подвластные княжества. Все же текущие дела, оброк там, налоги все это терпимо.
– Чего ж они стонут?
– В сравнении, видно, дело. Поговаривают, что при князе Иване налогов платили гораздо меньше, а казна княжеская богаче была. А при Босоволкове Алексее Петровиче и того пуще.
– О! Это уже серьезно! Раз говорят, значит, есть что-то? Дыма ведь без огня...
– Безусловно. Он же никого бояться не стал.
– А митрополит?
– Похоже, митрополит не желает лезть в межбоярские отношения. Вообще во всякие хозяйственные дела. Ему вполне хватает дел церковных и межгосударственных. И все его люди, то есть лично ему преданные, занимаются внешнеполитическими делами. Главные из них - брат его Феофан и племянник, Феофанов сын Данило. По слухам, сынок похлеще отца, Феофан староват и болеет часто. Так вот Данило для митрополита как... ну, как отец твой для Олгерда был.
– О! Тогда бы познакомиться не мешало.
– Он сейчас в Орде.
– Да? Ну тогда как вернется - сведи.
– Ты-то когда вернешься?
– Не знаю, Любань, еще с год, пожалуй.
– Господи! Долго как.
– Ничего. Ты башню построй. Как построишь, так я и вернусь.
– Построим. Там у меня Иоганн.
– Иоганн молодец, но мы отвлеклись.
– Да. Второй племянник Алексия, Степан Феофаныч, хлопочет на западной стороне. Дебрянск, Смоленск и дальше в Литву. Понимаешь, ведь Алексий считается митрополитом всея Руси, а доступа, скажем, в Чернигов, даже в Киев, прежнюю свою резиденцию, не имеет. Не говоря уже о Галиче, Львове, той же Волыни. Сунулся в 65-м (1357) - помнишь?
– еле ноги унес, целых три года Олгерд его мучил, чуть не уморил. Теперь ему приходится полулегально с тамошними епископами общаться. Все это через Степана. Работка, я тебе скажу, - не позавидуешь. А отступать ни на вот столечко нельзя - сразу католики тут как тут! И дядюшка твой все время норовит своего митрополита в Литве посадить. Так что церковная борьба давно стала политической. Ясно ведь как белый день: кто признает Алексия, тот подчиняется Москве, кто против него копает, тот отворачивается к Литве. Тверь вон... А ведь у митрополита нет главней задачи, чтобы единство митрополии сохранить.
– Чтобы единство сохранить, - усмехнулся Дмитрий, - надо политику бросить. И заниматься чисто церковными делами.
– Как бросить?! Все, что своими руками создавал, с Калитой еще - и бросить?! Брось он сейчас Москву - и что станется?!
– Хм! Да не волнуйся ты так, все я понимаю, защитница. Не бросит он Москву теперь никогда. Но и митрополию не соединит. А ведь как бы это укрепило Русь! А?! Но что об этом говорить... А что же, своих у него только и есть, что два племянника?
– Ну что ты. Там семья мощная. Кроме Феофана еще три брата, четыре племянника. Но и кроме родни много... Из тех, кто чисто государственными делами занят, много говорят о Муромском князе, Федоре Глебовиче. В Москве же все молодые Алексию в рот глядят, а те, кто постарше, за спиной у Василь Василича мнутся, стараются ему не перечить...
– А кто эти, постарше которые?
– Ну... Квашня Иван Родионыч, Зерно Дмитрий Василич, Добрынский, Кочевин, татарин этот, Черкиз. Кто не в Москве, а по уделам сидят, на вотчинах...
– В общем ясно. Стало быть главная задача тебе вырисовывается - все о Василь Василиче знать. Он наш главный противник. Так?
– Так, Митя, так. Страшноватый человек, боюсь я. Ведь Алексея Петровича не иначе, как он...
– Больше некому.
– А ну как он почует (хитер и осторожен как бес!), да и тебя...
– Люба крестится.
– Вряд ли, если ты у него под ногами путаться не начнешь. Нечего еще чуять-то. Меня тут вовсе пока нет, так что... Ты не особенно усердствуй, но все, что узнаешь не очень красивого, от братика не таи.
– О, это я уже! Так, между прочим...
– А откуда узнаешь?
– От Юли. Она там жуткую авантюру затеяла, сам расспроси.
– Умница ты моя! Ладно, хватит на сегодня.
– Хватит, так хватит.
– Слушай, а что там митрополит с сыновьями нашими затеял? Уж не в монастырь ли прочит? Если так, я против.
– Что ты! Он из них грамотеев делает, помощников себе. Приставил к ним двух монахов, по учителю к каждому, стало быть. Они уже читают бойко, что твой пономарь. А еще боярина Аминку, татарина. Ну и Иоганна. Аминка с ними по-татарски бормочет, а Иоганн по-немецки.
– Ух ты! Ну и как, получается?
– Еще как! Они Аминке только по-татарски, а Иоганну только по-немецки отвечают, даже если те их по-русски спрашивают. Смех и грех, ей-Богу!
– Ай, здорово! Ну а насчет подраться? Из лука, там, пострелять, на коне поноситься?
– Мить, да ведь маленькие они еще, ты уж все сразу хочешь. Но если честно, особо на улицу не рвутся.
– Вот что значит - отца подолгу нет. Женское воспитание.
– Ну при чем тут я?!
– обижается Люба.
– Когда митрополит их от меня чуть не насовсем отнял! А ты еще с упреками.
– Да что ты, маленькая! Я очень рад. Не всем же мечом махать, в самом деле. Если они к грамоте охочи, да еще языки чужие знать будут!.. Далеко пойдут, ни один князь, ни один митрополит без них не обойдется. Только вот в монахи бы не забрели.
– Ну а если и в монахи - чего страшного?
– Знаешь, - Дмитрий помялся, подыскивая слова, - не хочется, чтобы мое дитя половину, а то и больше, прекрасных на этом свете вещей пропустило. Живешь-то ведь всего раз, а там, - он ткнул большим пальцем вверх, - может, и лучше будет, только ведь совсем не так, не то...
– А чего же ты не хочешь в этой жизни пропустить?
– Дмитрий слышит в ее голосе лукавую настороженность.
– Пропустить?.. Ну вот тебя, например... Груди твои...
– он находит и стискивает ее грудь, - губы твои, глаза, ночи рядом с тобой... А потом появление нового человека. Разве это не чудо? А ведь у монаха ничего такого не может быть. А еще веселый пир, лихая охота. Поход, битва и - победа! Вот главное! Чувство, когда ты победил и кого-то спас, кого-то защитил! Понимаешь?!
– Понимаю, Митя, понимаю. Не беспокойся, не станут они монахами. Не такого отца дети! Да и я послежу...
* * *
– Все мужики - козлы!
– Господи, Юли! Что ж ты на них такая злая?
– вздыхает Люба.
– А бабы?
– Дмитрий весело скалится, пытаясь заглянуть Юли в глаза, но та сердито смотрит в миску.
Они завтракают втроем. Рано, еще не рассвело, в столовой палате горят свечи.
– А бабы - куры! Но о них речи нет, - Юли продолжает хмуриться, - а вот мужики... Как они мне надоели! Каждый божий день, со всех сторон, и у каждого только одно на уме.