Забытый - Москва
Шрифт:
– Прямо уж у каждого!
– Люба, кажется, искренне не согласна, а Дмитрию становится неуютно - ну как разговор свернет на его персону?
– и он поспешно перебивает:
– Что ж, даже у митрополита?
– Господи, Митя, куда тебя занесло?!
– Люба крестится.
– Митрополит не ангел, а всего лишь человек, - отрезает Юли, - хотя и умный очень. А тоже иногда - так посмотрит!
– Юли, перестань!
– почти умоляющим голосом вскрикивает Люба.
– Что - перестань? Тут ушей лишних нет, а перед НИМ ничего не утаишь. Так чего мне притворяться?
– Что-то ты сегодня... Очень уж агрессивно, - качает головой Дмитрий.
– Надоедает, - Юли поднимает глаза и впервые за утро улыбается. Вовсе даже не агрессивно. "Играет", - понимает Дмитрий.
– Мы ведь не на молитву собрались, - Юли откладывает ложку, - ты издали приехал, через день-два опять исчезнешь. Надолго. От нас отчета ждешь, а мы от тебя - указаний. Так чего вокруг да около кружить?
– Ох, деловая, - улыбается и Люба, - ну так отчитывайся.
– Я-то отчитаюсь. Только у меня как-то... я не знаю, как сказать... Задачи нет. К кому цепляться? Что узнавать? Конкретно - что?
– Юли жмет плечами.
– Так, вообще? Тогда что, мне со всей Москвой переспать?
– Юли!
– прыскает, краснея, Люба, а Дмитрий утыкается в рукав: "Ах, стерва ты моя!"
– Ну в самом деле, - посмеивается Юли, - кого мне охмурять? Я подраскинула умишком своим скудным: если уж... то самых-самых. Так или нет?
– Главней митрополита у нас нет, - подзудел Дмитрий, а Люба безнадежно махнула рукой, давайте, мол, бесполезно вас одергивать.
– Митрополиту восьмой десяток, его, пожалуй, уже бесполезно. Да и к чему? Святого человека искушать, грех на душу брать. Да еще и получится ли... Есть и помоложе, и поглупее, а знают не меньше. Вот дьяк его Фрол, например. Вся переписка митрополита через него идет. Или, может, другой кто нужен? Поважней?
– А кто может быть поважней?
– Это княгиня скажет, только она может расчесть.
– Такого, пожалуй, нет, - подумав, отзывается Люба.
– Значит не зря я время потратила!
– А ты что, уже?!
– изумленно открывает рот Дмитрий.
– Он же монах!
– ахает Люба.
– Уже или нет - это никому не интересно, - почти высокомерно заявляет Юли, - важно, что через него к нам важные вести пошли.
– Например?
– Хм! Ну, например, откуда ты о своем назначении в Нижний узнал?
– Ах вот оно как!
– Да уж так.
– Ох, Юли, - вздыхает Люба, - гореть тебе в аду.
– Чего не сделаешь для любимых людей, - смеется Юли, а сама - зырк в Дмитрия, - только ты, Люб, все забываешь, что Ботагоз говорит: мы согрешим, да покаемся, согрешим, да покаемся...
Дмитрий с Любой хохочут так, что слуги заглядывают в двери - не случилось ли чего. Юли машет на них, и дверь захлопывается.
– Ну что ж, надо выручать. А, Люб?
– Конечно. И скорее!
– веселится Люба.
– А то и сами вслед за ней загремим в геенну огненную.
– Кого это выручать? Зачем?
– Юли делает надменное лицо.
– Тебя. От божьих людей отступись.
– И от Фрола?!
– От Фрола не-ет...
– все опять смеются, - этот уж пущщай догорает. Других не трогай, чтобы Бога не гневить. Займись кем-нибудь попроще.
– Это кем же?
– Ну кто у нас и самый главный, и... попроще?
Юли начинает размышлять вслух:
– Володька? Маловат еще, четырнадцати нет...
– и вдруг грустнеет, бледнеет, опускает глаза - гаснет. Кураж слетает, остается грустная, усталая, немолодая уже женщина. Люба сразу замечает эту перемену, но, не понимая причины, не знает, что и сказать. Зато Дмитрий сразу все понял: "Э-э, брат, да ты, никак, меня вспомнила. Четырнадцать... Олений выгон... Надо тебя отвлечь".
– Юли, а как к тебе Василь Василич относится?
– Тысяцкий, что ль?
– Юли словно встряхивается, она снова собранна, весело-задириста и красива.
– Как и все. Такой же козел! Может, еще и хуже. Глядит, как постным маслом поливает. Только староват уже и он, и что проку пенька седого в грех вводить, когда можно как и у митрополита... Да у него ж сыновья какие молодцы, в самой поре мужчины! Что Иван, что Микула, да и Полиевкт, хотя...
– Да, Полиевкт - это уж ты хватила, да и Микула тебе ни к чему. А вот Иван, - Дмитрий серьезнеет, - наследник, будущий тысяцкий. Им надо заняться. По-настоящему.
– Ну вот это уже разговор, - Юли мрачно улыбается, - теперь понятно, куда гнуть и чего добиваться. И вперед!
– она наливает себе довольно много меду и, ни к кому не обращаясь, не приглашая и не дожидаясь, с наслаждением выпивает до дна и стукает чашей о стол.
Князь с княгиней удовлетворенно переглянулись, но Юли, оказывается, еще не высказалась до конца. Она передернула плечами:
– А божьих людей терять вовсе незачем. Там, кроме Фрола, нужных ребят пруд пруди.
– А сможешь?
– Чего?
– И там, и там.
– Хха! Ну, Мить, ты ей-Богу!.. Первый день меня знаешь? Я не только там и там, я еще и вон там, и вот тут, и сбоку, и как хочешь. Я их всех, козлов, по кругу пущу и лбами столкну, они так из-за меня между собой перебодаются - шерсть клочьями полетит!
– Твоими бы устами, Юли, мед пить, - Дмитрий смотрел так откровенно, столько в его взгляде было восхищения и любви, что Юли загорается радостью и смущением, шарит по столу руками и глазами одновременно, хватает кувшин и подливает себе еще:
– Что я и делаю по мере сил!
Тут в столовую ввалился отец Ипат. Он хищно оглядел стол и прорычал:
– Уже мед спозаранку хлещут! Подождать не могли, что ль?! А тебя, Митрий, между прочим, Великий князь требует. Немедленно! И сильно обижается, почему ты вчера к нему не зашел.
* * *
И теперь на стене Дмитрий все-таки упрекнул:
– А что ж ты вчера не зашел? Мне и не доложил никто. Утром только уж, отец Ипат когда... Что ж ты? Друг называется.
– Прости, тезка. Устал как черт. Дело уже к вечеру, там жена, там дети, пока очухался - ночь... Э-э, да что я оправдываюсь?