Забытый - Москва
Шрифт:
– Слушаю вас, - Владимир неожиданно важно выпрямился и принял величественную позу. Видимо, так его учили. Дмитрий переглянулся с монахом, и тот как будто даже в недоумении чуть пожал плечами. Дмитрий решил, что действовать надо чинно и с лестью:
– Дело касается того участка, который ты выделил мне от щедрот своих в твоем уделе в Серпухове.
– Тебя что-то не устраивает?
– Наоборот. Триста десятин на окском берегу - это, может, и слишком. Но ты давал, а я брал, все это, так сказать, заочно. Мы же не видели ничего на месте. Может, ты себя этим как-то утеснил или кого-нибудь из своих бояр, холопов. Может границу удобней где-то в ту или другую сторону подвинуть или сократить... Понимаешь? Сделать надо так, чтобы всем было удобно, и уж потом это какой-нибудь грамотой закрепить, чтобы среди подручников наших недоразумений не возникало. А для этого надо бы нам с тобой вместе туда съездить. Я с отцом Ипатом еду завтра проверять арбалетных мастеров, да и дружину свою, как они там устроились, как охраняют Окский берег. У тебя, конечно, дел много, я понимаю, но не мог бы ты выкроить недельку, с нами поехать?
– Дмитрий увидел, как в несказанной радости расползается в улыбку лицо мальчика, как он изо всех сил старается собрать его в важную и серьезную маску - а не получается. Ничего не замечая, Дмитрий продолжал:
– А то ведь я прямо оттуда - в Нижний. Заберу всех арбалетчиков, там таких - шаром покати, а мы летом татар ждем... Так что если ты не сможешь, участок еще на год зависнет. А то и больше, это ведь как Бог даст - вдруг случится что. А место это, мастерские на нем - исключительно важны. Не только для меня. Для тебя тоже, для Великого князя, брата твоего, для всего княжества Московского. Без этого оружия мы как без рук, без него не будет побед, а не будет побед - Москвы не будет. Нам такого допустить нельзя. Почему я так много внимания уделяю тому - особый разговор, я объясню по дороге, и уверен - ты поймешь и согласишься. А сейчас пока приглашаю и прошу с нами в Серпухов.
– О важности этого оружия я уже наслушался.
– Откуда?!
– очень натурально вытаращил глаза Дмитрий.
– А вот, - Владимир кивнул в сторону монаха, - полгода уж, или больше, меня просвещает. Так что долго объяснять не надо - я еду. Московские дела подождут. Эта мастерская теперь - не только твоя забота, а и моя, раз на моей земле. Даже не только моя, сам говоришь... Поедем! Уладим все вместе. Заодно и ...
– он не договорил, что - "заодно", и вдруг спросил совсем по-мальчишески.
– Меду хошь?!
– Хошь!
– со смехом выдохнул Дмитрий.
– Пробуй! Духовит - страсть! А тебе, отче, другого медку? А?!
– О-о, князь! Ну как тут откажешься, когда хозяин так предлагает!
* * *
– Смотри, отче! Уж не сон ли?!
– Дмитрий попридержал коня и провел ладонью по глазам.
– Господи Иисусе! Точь в точь как в Бобровке!
– всколыхнулся монах.
На самом гребне окского берега, у опушки, рядышком, как два близнеца, стояли квадратные, высокие, с мансардами и голубятнями, непривычные и нелепые среди русского поля, чешские дома. Ниже по склону берега, саженях в ста от домов слабенько дымила "стукарня". Вот она была совсем не та, что в Бобровке. Сложенная из самана и покрытая какой-то чертовщиной, сильно смахивающей не черепицу (явно негорючей!), кузница была раза в три больше бобровской.
– Размахнулись наши чехи на халяву-то, - монах завертел головой: - А где ж сушильня? Чтой-то не видать...
– Что кузницу к воде близко сделали, это хорошо, грамотно. А вот в половодье не зальет?
– Чай, спрашивали...
– Не зальет, - уверенно вмешался Владимир, - мне показывали старики самая высокая вода во-о-он до тех только камней доходит, а они много ниже.
– Тогда ладно. Поехали.
Остальные дома новой бобровской колонии, уже обыкновенного, русского вида, стояли саженях в двухстах от чехов, дальше по берегу, и не на самом гребне, а глубже в лес, на опушку высовывалось лишь с пяток окраинных.
– Уютно живут, черти!
– весело позавидовал Гаврюха.
– Куда поедем-то, князь? К чехам, или сразу в село?
– Куда - к чехам! У них, небось, коня-то с мороза некуда поставить, презрительно проворчал Алешка.
– Это, пожалуй, верно, - согласился князь, - давай в село. А то, правда, коней застудим.
Недолгое декабрьское солнышко только что зашло, наваливались сумерки. Нешуточный морозище как капусту резал под копытами коней, и коней этих было жалко, и скорей хотелось спрятать их в тепле. И все пятеро ехавших (все сопровождение было оставлено в Серпухове) больше всего сейчас думали о них, не о себе, и потому взоры направлялись туда, на берег, к настоящему жилью.
У чехов же, как и в Бобровке когда-то, один дом был черен и пуст, а второй горел, чуть ни взрывался всеми огнями первого этажа. И только. Никто не вышел на крыльцо, не взглянул, не поинтересовался: кто? откуда?
"Ну даже если б не татары, а просто ватага разбойничья? Вот раздолбаи!"
– Князь, а как тут у вас насчет разбойников?
Но Владимир не успел ответить, как из-за угла дальнего дома высунулись двое, держа наизготовку арбалеты:
– Эй! А ну стой! Говори, кто такие, иначе стрела в брюхе, и мы не виноваты! Отвечать!!!
"Ого! Никак сторожат! Ну слава те, Господи!" - обрадовался Дмитрий.
– Но-но-но! Полегче! Вы что, даже отца Ипатия не узнали? Стыдище! Али вы не волынцы?
– Новогрудцы мы. Воеводы Константина.
– А-а, тогда понятно. А ну подите-ка сюда. Да опустите вы арбалеты, подстрелите еще кого невзначай!
Стражники опустили арбалеты, но из-за угла вышел только один, подошел несмело и неблизко.
– Замерзли?
– Не май месяц...
– А чехи что? Гуляют?
– Дуют свое пиво. Тьфу!
– А Константин случайно не тут?
– Не... Константин дома у себя.
– Ну что ж, давайте-ка: один оставайся, а один проводи нас живенько до Константина.
– Не. Поезжайте сами, тут не заблудишься. Вон дом видите, из трубы дыма нет? Так от него отсчитайте девятый дом, туда, в лес, так это воеводин. Большой дом, красивый, не спутаешь. А нам отлучаться нельзя.
– О-о! Ну молодцы, исправно службу несете. Ладно, мы поехали, а вы чехам не говорите пока. Мы сейчас к ним в гости нагрянем. Вместе с Константином.
* * *
Константин с отроками убирал на ночь скотину. Даже став большим воеводой, он не бросил этого занятия. Нравилось ему. Навоз, правда, уже не вычищал, а вот сенца набить в ясли, овса сыпануть лошадям, а любимцу, Гнедку, корочку присоленую в рот сунуть и гладить, и щекотать за ухом, пока тот, пустив слюни и развесив уши от удовольствия, хрумкает, - этого не пропускал, коль была возможность, никогда.
– Эй, хозяева! Гостей будете привечать, ай нет?
Отроки зашебуршились. Суета, шум.