Забытый - Москва
Шрифт:
– А сам Василь Василич что же? Не понимает, не может или не жаден, не хочет?
– Хочет, да не очень может.
– Не понимаю.
– У сурожан положение самое сложное, хоть и самые богатые они. Товар дорогой, а тащить его из Сурожа приходится мимо татар. Кто с Ордой торгует, пайцзу имеет, да и товар попроще, не каждый решится из-за него через пайцзу переступить. У новгородцев путь чистый, татар нет, только от своих лихачей отмахнуться. А сурожанам постоянно и конвой нужен нешуточный, и с большими татарами дружба. Все это в руках тысяцкого. В этом и вся причина великой дружбы и взаимного интереса.
– Так-так. Здорово. А правда, что Иван тебя на сурожской торговле обогатил?
– Не могу сказать. Он говорит, что на сурожской, а там кто .его знает... Дает мне денег, драгоценностей - мешками. Говорит - заработала. Может, обдирает кого, а может... Я не вникаю - зачем? Не узнаю, если бы и захотела, а полезешь - смекнет еще неладное... Верно?
– Да-а, брат. В твоих способностях я не сомневался, но чтобы так!... Такого человека и так с ума свести...
– Чего для моего колдуна не сделаешь, - она приподнялась на локте, заглянула в лицо, ткнулась носом в щеку, начала быстро, горячо целовать, а левой рукой скользнула по груди, животу, нащупала его корень, моментально вставший дыбом, крепко сдавила в пальцах. Он легко приподнял ее и положил на себя, а она, ловко шевельнувшись, уже приняла его в себя, все глубже, глубже, по-змеиному выдыхая: хха-а-а... словно намереваясь втянуть его всего. Ему тоже хотелось проникнуть как можно дальше, он сильнее и сильнее прижимал ее к себе, но такого эффекта, как когда он был НА ней, не получалось. И тогда он не долго думая перекатился на бок, а потом оказался сверху. И тут уж схватился не за нее, а за края лавки возле ее бедер и изо всех сил притянул. Кажется, он выдавил из нее весь воздух.
– Хаакк!
– Юли задергалась сильно и часто, тихо подвывая: Ав-вава-вава!
– и обмякла, откинув назад голову и широко в стороны ноги, так что они съехали с лавки и стукнули пятками об пол.
– Оо-охх!
– она сладко потянулась.
– Невозможно же серьезно разговаривать.
– А ты не разговаривай.
– Да-а! А Любе что расскажешь? Как какую-то старую дуру на лавке раздавил?
– Не прибедняйся. Ты моложе их всех.
– Знаю. Иначе бы молодые так передо мной не петушились. Только я-то помню, сколько мне лет.
– Ты помни главное: для меня твои годы - ффу!
– Вот это действительно главное!
– Юли вцепилась ему в плечи, отодвинула от себя на вытянутые руки, глянула почти грозно:
– Ребенка - только от тебя!
– Юли, да ради Бога! Я всю жизнь только над этим и тружусь, - а сам вдруг струсил: "А ну действительно родит?! С желтыми глазами! Тогда уж Люба... Сейчас-то она только догадываться может... и делает вид, что ничего,.. А тогда уж и вид делать не получится. Боже, пронеси!"
– О чем задумался, храбрец?
– Представил, какой он будет...
Юли длинно в упор посмотрела, как копьем проткнула:
– Не бойся, я ей не покажу.
"Ведь и смотреть на меня научилась", - Дмитрий был раздосадован тем, что она проникла в его мысли:
– Неужели так хочешь? Мне казалось... Времени столько прошло... Думал - ты привыкла, смирилась...
– Хочу - не то слово. Я только этого всю жизнь и хочу! Я и тебя-то полюбила сначала как... как...
– она вдруг всхлипнула и отвернулась. Он схватил ее лицо, с усилием повернул к себе, хотя она отчаянно вырывалась, и увидел (впервые!) ее слезы. То есть вот так, чтобы они не там, в глазах, а пролились! Как чудно, сильно и как дивно изменили они ее облик! Дмитрий почувствовал, что уже не может дотрагиваться до нее как до любовницы. Неловко приподнялся, отодвинулся, потом повернулся и сел, прислонился к стене, прикрылся одеялом, подтянул колени к подбородку, обхватил их руками.
Она по-кошачьи извернулась, села рядом, ткнулась плечом в плечо, пригнулась, заглянула в глаза:
– Мить, ты это в голову-то крепко не забирай. Я тебя не как ребенка, ты не подумай. Да ты ведь сам видишь, знаешь!
– в последнем вскрике послышалась нотка отчаянья.
– Юли,- он нежно тронул ее волосы,- что ты, о чем? Ты ведь видишь, как я люблю тебя. Наверное, нельзя любить больше, а меньше я не хочу.
– Тогда что ж ты?!
– Что?
– Отскочил, сел, замерз.
– Юли, дай опомниться. Сама подумай: когда тебя ласкает мать, а ты начинаешь хватать ее, тискать, насиловать - нехорошо ведь... Да?
– Да, да! Ха-ха! Миленький мой!
– она гладила его по лицу, терлась щекой о коленку и все заглядывала влюбленно в глаза.
– Вот за это-то я тебя больше всего и люблю!
– За что - за "это"?
– Ну разве может кто-нибудь еще так чувствовать и понимать?! Ох и счастливая я все-таки! А если бы еще и сына Бог послал, я уж и не знаю... Да еще от тебя!!
– А ты не думала, что его не только Люба распознает, но и этот твой... Ведь он, наверное, надеется сам?
– Конечно. Но это уж мои заботы.
– Мои, мои... Очень мне это не нравится. Не многовато ли ты на себя взвалила? Унесешь?
– Попробую. А как по-другому? Тут, в принципе, ничего не поделаешь. И от тебя, от всех наших помощи ждать нельзя, невозможно. Просто таковы условия.
– А этот Иван... Ты его так расписываешь. И умен, и решителен, и напорист. Не оторвет ли он тебе однажды голову, когда догадается и поймет. Ведь рано или поздно...
– Ох, не знаю, Митя, не знаю. Одно чую: добром мы с ним, конечно, не разойдемся. Либо он меня, либо я... Но я так просто пропадать не собираюсь, ты меня знаешь.
– Но ты соображай, с кем тягаешься. Дело ведь не в том, что он - сын тысяцкого и у него за спиной пол-Москвы и мощь влиятельнейшей в княжестве семьи, а в том, что ты - ОДНА! Кстати, кто тебя теперь окружает? Ведь это все москвичи, поди?
– Разумеется.
– Так как на них положиться? Ивану же ничего не стоило подсунуть тебе кого-то из своих.
– Не так просто. Всех, кто сейчас со мной, я сама отличала. Я их от нищеты и голода спасла. Всех! А кого, может, и от гибели.
– Как это?
– А после пожара. Знаешь, что тут творилось? Кто голым из огня выскочил, разом нищим остался, а кто и не выскочил, только детишек вышвырнуть успел. Детишки сиротами остались. Вот таких я и насобирала. Как думаешь, дадут они теперь меня в обиду?
– И что ж, все только такие? Других нет?
– Нет.
– Это, конечно, хорошо, но знаешь ведь, и на старуху бывает проруха.
– Бывает... Бывает, и змею пригреешь.
– Вот-вот!
– Ну... на то воля Божья. А так... Не дура же я у тебя полная, посматриваю, их друг за другом посматривать, ревновать заставляю.