Забытый вальс
Шрифт:
И вот наконец поверила.
Так бывает: спустя много часов после приземления заложенные уши вдруг открываются. Мы с мужем посмотрели друг на друга, пока боль расползалась по щеке, и до нас дошло: я и он — два отдельных человека.
Это отняло у нас все силы.
Я ждала, что с этого места сценарий продолжится. Прилив негодования или чего там, и я возьму чемодан, брошу последний презрительный взгляд на мужа и сбегу по ступенькам. Но прилив где-то задержался. Я осталась стоять, где стояла, и по лицу покатились слезы. Конор шагнул ко мне, притянул мою голову к своему плечу, и я застроптивилась — «Не прикасайся ко мне! Не смей!» — но замерла, прислонившись к нему. Подбородок болел до самой кости. Больше всего хотелось выпить чаю.
Мы проговорили до четырех утра. Всю грязь до дна выгребли. А от того, что Конор наговорил про меня («эгоистка» —
— Все люди эгоисты, — возражала я. — Просто называют это покрасивше.
— Ты так думаешь?
— Я знаю.
— Ничего ты не знаешь, — отвечал он. — Не все люди эгоисты.
Под утро я уложила его в постель и сама прилегла рядом, не раздеваясь. Как только он уснул, я поднялась, оставив на одеяле отпечаток своего тела, и вышла из спальни. Забрала свою сумку и чемодан с одеждой, забрала то, о чем Конор больше всего мечтал: маленького парнишку, так и не появившегося на свет, крепенького, живого, любителя прокатиться на отцовских плечах, поиграть в видеоигры-стрелялки, погонять мяч в парке.
Вернувшись в Тереньюр, я послала Шону сообщение:
«Взяла одежду. Все порядке».
Шону — который всегда пользовался резинкой.
И на какие шиши мы бы его содержали? Ипотека две с половиной тысячи в месяц, на ребенка ушла бы еще минимум штука. Пришлось бы переехать, нельзя же растить детей в кривой коробке, а это — еще сотни и сотни тысяч. Так что плевать, чего там хотел Конор, чего хотела я. Детей я люблю, инстинктом продолжения рода не обделена, только пусть Конор не ноет, будто я обделила его. Это была всего лишь мечта, не более.
Сколько бы он ни вел подсчеты, такая уж мы парочка: деньги текли у нас между пальцев, и каждый раз мы до смерти изумлялись.
Не знаю, отчего так.
Но не буду придираться к мужу, которого я прежде любила, а теперь он воюет со мной из-за денег, хотя на самом деле — из-за разбитой мечты. Все нынче требуют с меня денег, в том числе и сестра. Кто бы мог подумать, что любовь так разорительна! Сесть бы и подсчитать: по столько-то за поцелуй. Стоимость этого дома плюс стоимость того дома, разделить пополам, плюс стоимость дома, где мы сейчас живем. Тысячи и тысячи. За каждое прикосновение. Сотни тысяч. Все потому, что мы чересчур далеко зашли. Нельзя было выходить за пределы парковок и гостиничных номеров (нет, правда, правда, наша любовь должна была ограничиться парковками и гостиницами). Но если мы продержимся долго, розничная цена снизится. Двадцать лет любви — и поцелуй пойдет в среднем за два пенни. Целая жизнь — и прикосновения почти задаром.
Деньги — вот что надо мне! [29]
Знак «Продается» торчит в снегу, выглядит новеньким, как в первый день, когда его тут приколотили. Какова нынче цена дома, ни один специалист не скажет. Покупателей нет, толку-то рассуждать о цене. Ноль. Зато налог мы платим с рыночной оценки, с «двух с чем-то». За дом, который сейчас не стоит ни шиша. Мне трудно отличать воображаемые деньги от настоящих. Я брожу по этому ящику фокусника, по ловушке, где окна покрыты изморозью. Разгорается утро, замороженные стекла плачут. Со столика в прихожей я беру свой кейс. Открываю ту самую дверь, что открывала с тех пор, как доросла до щеколды. Отправляюсь зарабатывать деньги.
29
«Деньги — вот что надо мне» (Money [That’s What I Want], 1959) — песня, написанная Берри Горди и Джени Брэдфорд; вошла в репертуар множества групп и исполнителей, в том числе Баррета Стронга, The Beatles, Этты Джеймс, Айка и Тины Тёрнер, Джона Ли Хукера и т. д.
Движение на шоссе уже рассосалось. Тишина, немногочисленные авто с желтыми знаками наперегонки с погодой спешат обратно к границе. Не очень люблю эту дорогу — слишком прямая и плоская, зато над Мурном низко нависают тучи, врата Черного Севера. Черные склоны гор на глазах покрываются белым снегом, мой телефон вибрирует от дурных пророчеств и ценных указаний: надвигается снежная буря. Вот-вот обрушится.
«Забронируй номер, — пишут мне из штаб-квартиры, — и сиди там».
Из «Рэтлин» я выдралась раньше,
Продать дом — и все уладится. Мы снизили цену с «двух с чем-то» до «около двух», но с той же вероятностью можно ожидать главного приза в лотерее. Пятьсот семьдесят пять тысяч бараньих отбивных, полторы тысячи лет кушать баранину на обед, можно купить столько рубашек, чтобы никогда их больше не стирать, можно выплатить мою половину за таунхаус в Клонски, и сдачи хватит, чтобы приобрести и нам крышу над головой, это — свобода и досуг для поцелуев, то есть — любовь.
Но покупателя нет как нет.
Странное дело.
Тем временем я занялась спиртными напитками. Боюсь, мои родичи смотрели на Шилзов сверху вниз, ведь те торговали выпивкой, но если попрекать отца Конора тем, что он продавал алкоголь, как быть с моим отцом, который этот самый алкоголь покупал? Видимо, сиротство и развод помогли мне понять, на чьей я стороне. В любые времена, в тучный год и в тощий, Алкоголь свое возьмет, решила я.
Как выяснилось, тощие годы уже поспешали к нам, и мне пришлось оторваться от оригинальной программы вирусного маркетинга в сети, запрыгнуть в «фольксваген-гольф» и носиться по барам, организуя там выходы девиц в бикини с подносами ароматизированной водки. Далековато от всемирной паутины? Зато продажи водки возросли, а уж как я научилась разбираться в оттенках фальшивого загара! Я теперь вроде той стюардессы, чей голос с оттяжкой я услышала однажды в самолете и не сразу осознала, что это вовсе не стюардесса, а летчица, и она не предлагает нам напитков и закусок: «Всем привет, говорить особо нечего, мы летим на высоте двадцать тысяч футов, ветер попутный…» И я такая же крутая командирша среди выводка бутылочных блондинок, чей загар из флакона «Ксен Тэн Абсолют» пупырится на сквозняке. Я-то белокожая, я — настоящая и зарабатываю куда больше их, причем не раздеваясь; правда, меня топчут, буквально топчут толпы пьяниц, местные журналисты и содержатели пабов каждую вторую пятницу с 5.30 до 9.00 вечера. Мужчины ухмыляются мне, прежде чем заполучить то, чего жаждут, или же ухмыляются после: вот, мол, чего мы заполучили. Побочные эффекты гнева, или как там это именуют психологи, — в общем, есть с чем бороться. И всегда найдется один парень — всегда только один хороший, приличный парень, — кто на этом празднике жизни выберет единственную девчонку, которая не раздевается. Что ж, за это мне и платят. Я — сутенерша. Забавная у меня жизнь.
Но сегодня я еду в Дандолк не на промо-акцию. Я еду в Дандолк, чтобы объявить двум менеджерам по продажам об увольнении. Потом одну примут обратно внештатником. Поскольку я в фирме новенькая, на меня свалили увольнения сотрудников. Подразумевается, что в один прекрасный день мне, глядишь, придется уволить саму себя.
Офис — пара комнатушек на задах склада у шоссе M1: серые стены, серая кровля, синий ковер, красные перила, желтые кубики-подставки под чашку с кофе. Страшно подумать, что люди тут работают. Разговаривают вполголоса. И как будто ничем никогда не пользуются.
Я сижу в крохотной приемной и вызываю девиц по одной. Держусь приветливо, непринужденно, я предпочитаю работать в таком ключе, но, боже, как они смотрят на меня! Мне тоже не в радость доказывать, что я тут не начальник, мы, дескать, все подруги, но нет же, они только и делают, что поносят меня. Теперь же и притворяться не надо. Они получат выходное пособие и возможность подработать внештатно, так что все обойдется, однако я прямо-таки слышала щелчок за щелчком, как будто лопались струны. Шинейд с троечным аттестатом, с полным ртом поставленных в рассрочку пломб. Элис, хиппи в душе, копит деньги на путешествие в Перу. Я обещала выбить им выходное пособие, какое только смогу. Сказала, что отдел кадров все время будет на связи. Затем встала и протянула руку. Мы еще и обнялись, мы ведь подруги. На том и расстались, а я сняла копии с документов, заглянула к менеджеру по продажам — он уже собирался домой, — прошлась по складу, подныривая под бочки, забытые на подъемнике, вознесенные к потолку, будто в праздничном тосте. Всюду выпивка — целые стены бутылок и бочек, выпивка на пути к выпивохам.