Зачеловек
Шрифт:
И в то же время интуитивно чувствовал, что зачем-то сон нужен, важен, даже необходим. Что те особи, что обходятся без сна, выбраковываются, как существа, с которыми потеряна связь, они исчезают, растворяются, от них не остается следа, о них не сохраняется сведений. Отвратительное чувство зависимости от интуиции, он всегда боролся с нею, всегда добивался ясного знания, понимания. Интуиция — это признание в слабости, это путь в магию, а оттуда и вообще шажок до рабски-смиренного признания, что неисповедимы пути Господа, что все в его руке, что слабому и недалекому человеку неча и пасть разевать на
Словно в насмешку над его стремлением к ясности и к тому, что через несколько тысяч лет назвали научным методом, именно ему… или перед его взором, как говорили в старину, вставали неясные видения, от которых он старательно отмахивался, но они сбывались, и приходилось принимать унизительную истину, что не все подвластно ясному разуму и пониманию. Пока еще не все.
Сейчас же, отправив Мрака к Тигги, он завис в черноте, нет даже звезд, только ощущение пугающей бесконечности, душа замерла, скукожилась в животном страхе. Раньше сны были простые, яркие, он либо летал и всех побеждал, либо хватал женщин и пользовал, даже редкие видения хоть и пугали, но всегда касались земных дел: будущих войн, нашествий саранчи, открытия пороха, необозримости океана и странных земель на том берегу. Сейчас же только чернота, бесконечность, безысходность, гнетущее чувство одиночества, настолько сильное, что не вместить человеческому сознанию…
Вчера, позавчера и вообще что-то часто повторяется этот сон, когда он в черноте космоса, хотя это не космос, а что-то глубже, страшнее, древнее. Если сон — отражение действительности, то все вроде бы укладывается в норму: он не раз бывал в открытом космосе, вот и снится, если бы не эффект запаздывания: картинки реальности обычно переходят в сны через несколько лет, многим снятся, скажем, холодильники, но никому еще не снятся индивидуальные поясные компьютеры: слишком мало времени прошло со дня их внедрения в быт.
Он вздрогнул, в черноте зазвучал огромный голос, настолько всеобъемный, будто заговорила сама Вселенная. Слова произносились… или это не слова?.. отовсюду, сверху, снизу, со всех сторон, они звучали и в нем самом, для говорящего он, Олег, как будто не существует, но слова предназначены ему… или не ему, а тому нечто, что появилось в этом мире, что значит, все-таки ему, дерзнувшему обратить на себя внимание.
Жуткий страх, даже не страх, а первобытный ужас как молотом приглушил все его чувства, он даже не барахтался, а застыл, распластанный, едва живой, а голос произносил… нет, не слова, он вообще говорил с ним не словами, что слова для Вселенной?
Он дернулся, начал выплывать из сна, перед открытыми глазами проступил рифленый потолок, стены, но в ушах еще гремит, нет, не гремит, но все заполнено этим могучим голосом, все в мире, все на свете, и сейчас, содрогаясь от ужаса, он вспомнил, что уже слышал этот голос, именно его слышал всякий раз, когда возникали пророческие видения.
Душа, все еще скованная космическим холодом, робко напомнила, что это не просто голос, это зов, он же и призыв, повеление, указание, это именно то, чему повинуется все на свете: от самых мелких комариков до самых великих людей, да что там комариков: деревья, травы, горы, моря — все то, что без Его воли не посмеет даже листок уронить. Это все повинуется, все делается по этому Его зову, понимая по-своему, все сущее внемлет и следует, этому гласу внемлют и следуют одинаково покорно атомы и галактики, электроны и черные дыры.
— Слышу, — проговорил он в полузабытьи. Сейчас, когда уже понял, где он и что с ним, остался лежать с закрытыми глазами и старался удержать в сознании медленно затухающий глас. — Говори, я внемлю…
В потрясении понимал, что этот глас звучит сейчас для всех: людей, зверей, птиц, живой и неживой материи, но всяк слышит в нем только то, что способен понять, вернее, то… что слышит. Этот глас в свое время велел рыбе выползти на берег, ящерице прыгать с дерева на дерево и отрастить крылья, а питекантропу взять в руки палку. Этот глас в свое время велел элементарным частичкам собраться в атомы, а те выстроил в атомные решетки, зажег звезды и раскрутил спиралевидные галактики.
Этот глас словно бы обращен в пустоту, но говорящий видит и слышит все, вернее, ощущает все, ибо это он сам и есть, а обращаться к каждому в отдельности — слишком велика честь, ведь, кроме него, Олега, возможно, есть в этом мире и такие гиганты, как мыслящие галактики или сверхразумные квазаги…
А может, подумал он трезво, уже просыпаясь окончательно, и нет. Конечно же, нет! Человек — вершина эволюции, здесь старые философы угодили в самую точку. Видимо, тоже слышали глас. Живое — это самое сложное, а значит, и самое высшее, что могла создать природа. А самое высшее из живого — человек.
Надо напомнить Мраку, подумал хмуро, чтобы не увлекался переходами на внутриядерный уровень. Энергии — да, больше, как и скорости, но, похоже, мыслить человек может только вот в таком насыщенном водно-солевом растворе. В смысле, генерировать новые идеи и новые мысли, а просто существовать на старых мыслях и старых идеях можно и в виде атомного вихря или пучка света.
— Мы не одиноки, Мрак, — прошептал он. Сильная рука опустилась на его плечо, пальцы сжали, словно попал в стальной капкан.
— Не спи! Говори, говори!.. Что ты увидел? Где-то еще есть люди?
Олег, все еще с закрытыми глазами, мотнул головой.
— Нет…
— Так кто же есть? Разумные муравьи?
Олег прошептал тихо, словно прислушивался к чему-то очень далекому:
— Нет, Мрак, разумного больше нигде нет… Разумного, как мы понимаем. Да и не должно быть больше, понимаешь ли…
— Понимаю, — ответил Мрак быстро. — Одна голова хорошо, а две — некрасиво. Вообще урод получится. А вот почек пусть две.
Олег медленно открыл глаза. Мрак от неожиданности отшатнулся, глаза Олега красные, даже пурпурные, как раздуваемые ветром горящие угли. Гаснут очень медленно, и лишь когда стали изумрудно-зелеными, Мрак перевел дыхание, а Олег повел очами по сторонам, переспросил с беспокойством:
— Я ничего не натворил?
— Мебель цела, — заверил Мрак, осмотревшись. — Правда, вино кто-то выдул. Но я не указываю пальцем, боже сохрани, ты же святой человек! Что ты говорил насчет неодиночества?
Олег вздрогнул, зябко поежился. Лицо посерело, в глазах метнулся страх, даже губы задрожали, когда проговорил с явным усилием: