Зачет по выживаемости
Шрифт:
— Надень его сейчас, — сказала она. — Так, чтобы я видела.
На мой взгляд, цепочка была слишком короткой, и оберег лег чуть пониже ямки между ключицами. Я подумал о том, что скажут ребята, когда его увидят, а потом решил, что здесь, в самом деле, такого? Ну оберег, ну ангелы, да мало ли носят украшений? Вон в одно время Валентин ходил с золотой серьгой в ухе и ничего — никто не смеялся. Правда, над Валиком не очень-то посмеешься. Характер у него еще тот. И кулак, слава богу, как копыто у мула.
— Спасибо, ма, — сказал я.
7
Первые настоящие тренировки по выживаемости у нас начались на втором курсе. Это была уже не теория и не восточный полигон.
Полярная база над Антарктидой называлась «Южный Крест». На
Приблизительно раз в месяц, а иногда и раз в два месяца нас доставляли на полярную базу, где мы пересаживались на учебный звездоскаф. Как правило, это был вечер в субботу, или ночь с субботы на воскресенье, или очень раннее воскресное утро по среднеевропейскому времени. Такое время выбиралось потому, что на эти часы приходилась наименьшая интенсивность движения над Землей. Мне кажется, именно эти тренировки отбили у меня всякое желание радоваться уик-эндам. Первый год с приближением субботы, в пятницу, иногда даже в четверг вечером я начинал бороться с неприятным сосущим ощущением под ложечкой. Аппетит пропадал начисто. За завтраком я ковырялся в тарелке больше для вида, и Валентин, глядя на меня, обычно сочувственно-иронично спрашивал: «Что, опять предчувствия?» Судя по всему, у него самого с предчувствиями обстоял полный порядок, как и с желудком, по крайней мере, приближающийся уик-энд не сказывался на его аппетите никак. Нервы Валика были, не иначе, сплошь из стальной проволоки. Истинный философ. Хома-киммериец, то есть Конан Брут.
Нас крайне редко сбрасывали две недели подряд. Правда, бывало и такое. График «черных суббот» был абсолютно непредсказуем. Делалось это, наверное, не столько для того, чтобы держать нас в хроническом напряжении, сколько наоборот, дабы научить наши нервы расслабляться, несмотря ни на что. В конце концов, нельзя же жить в постоянном страхе.
Да. Но, как правило, уик-энд проходил за уик-эндом, и, наверное, это свойство человеческой психики — склонность к самообману (да, пожалуй, одно из основных свойств, без этого вообще невозможно было бы жить), через две-три спокойные недели мне начинало казаться, что эти упражнения по катапультированию сами собой подошли к концу, исчерпались и можно забыть о полярной базе как о страшном сне. В самом деле, рассуждал я, меланхолически пережевывая воскресный завтрак и запивая его соком, если последние разы нас последовательно сбрасывали все с уменьшающейся высоты сто пятьдесят — сто — пятьдесят километров, то на следующий раз приходится высота ноль километров, а это невозможно. (Алексей с энтузиазмом кивал в том смысле, что да, невозможно.) Как бы не так! Еще и как возможно! Не ноль, конечно, но есть еще высоты в сорок километров и тридцать пять, тридцать.
Предстаньте себе звездоскаф — стальное яйцо десяти метров в поперечнике, что, включив все аварийные огни, рушится с заоблачной высоты на ледяные пики Земли Королевы Мод. Первый раз нас просто оставили в звездоскафе, он отстыковался от станции на высоте тысяча километров и начал падать вниз со все возрастающим ускорением. Мы должны были взять под контроль управление и либо вернуться на базу, либо приземлиться на полигоне. После третьего-четвертого раза задание стали усложнять: то в систему управления и координации вводилась небольшая неисправность (каждый раз разная), то вместо того чтобы мирно и благопристойно падать, звездоскаф вдруг заваливался в штопор (при этом надо было еще добраться до рубки управления). И не забывайте, что с каждым разом высота становилась все меньше и меньше.
«Скорей, скорей!» — кричит над ухом Гриша, подталкивая меня к аварийной шахте лифта. Я его все равно почти не слышу. Сзади несутся по коридору Валентин с Зайцем. И я кожей чувствую, как вместе с секундами уходят зачетные очки. И если бы только очки! С каждым мгновением истончается под ногами спасительный слой километров и метров между моими пятками, печенью и мозгом и жесткими, как железобетонные надолбы, ледяными склонами полярного полигона. И сердце бьется где-то в горле.
Впрочем, обратный отсчет, который
8
Как не покажется странным на первый взгляд, отчисляли из Школы редко, несмотря на сложность предметов, изматывающий тренаж и перспективу зачета, — процентов десять за пять лет учебы.
Проснувшись перед утром, я некоторое время смотрел через распахнутое окно, как высоко надо мной гаснут в небе звезды, потом перевернулся на живот и постарался снова заснуть.
В основном курсанты отсеивались после первого курса. На втором курсе, когда после многочисленных тренировок и тестирований стало ясно, что состав нашей пятерки уже не изменится, Гриша Чумаков впервые заговорил о том, что зачетное задание при определенной доле везения можно узнать заранее. Вот тогда-то впервые и прозвучало слово «архив». Как до него добраться, Гриша представлял весьма смутно, в основном напирая на то, что шанс, так или иначе, представляется, надо только не упустить его. Было разработано несколько проектов, большинство из которых рухнуло под собственной тяжестью еще на стадии обсуждения, однако не все. Среди этих полубредовых, полуфантастических идей (как-то: подкуп должностных лиц или применение парализующих волю наркотиков с целью дознания) встречались поистине перлы. Рождались они, как правило, в голове у Алексея и, как правило, в самый неподходящий момент.
Одна из таких идей состояла в том, чтобы установить в кабинете декана звукозаписывающую аппаратуру — «жучок». Декан вызывал к себе в кабинет курсантов достаточно редко. Обычно для этого надо было серьезно провиниться. Или наоборот, отличиться так, чтобы удостоиться рукопожатия и короткой беседы в святая святых Школы — Большом кожаном кресле под сенью портретов Коперника, Циолковского и Гагарина. Злые языки поговаривали, что на самом деле портреты там висят совершенно другие: Никколо Макиавелли, Игнация Лойолы и графа Дракулы, очевидно, намекая на методы преподавания, но этому, кажется, никто не верил, разве только абитуриенты.
Счастливцев, удостоенных высокой чести, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Это были люди недосягаемого для нас уровня: капитан футбольной команды Астрошколы, которая дважды, в прошлом и позапрошлом году, выиграла первенство среди вузов Восточной Европы, или Сергей Подпальный по прозвищу Паленый, отличившийся при аварии мезонатора «Волна». Короче, более простым и приемлемым для осуществления этого плана, представлялся путь морального падения. Декан для последнего душеспасительного разговора перед отчислением с курса, скажем, за неуспеваемость, вызывает одного из нас к себе «на ковер», дабы по-отечески пожурить и попенять, и вовремя этой душещипательной сцены, когда слезы и сопли льются рекой, и происходит это самое — мы «прижучиваем» декана, как выразился Гриша.
Отличный план. Осталось только выбрать «камикадзе», который ради общего блага готов был пожертвовать своим добрым именем, рискнуть, став на скользкую дорожку, ведущую прямиком за ворота Астрошколы в никуда. Неопределенность этой части плана усугублялась еще и тем, что доподлинно никто не мог сказать, где проходит та грань, по одну сторону коей туманной перспективой маячит разговор с деканом (может, состоится, а может, и нет), а по другую сторону — отчисление с курса становится неминуемым.