Задиры (сборник)
Шрифт:
Его жена, тоже француженка, говорила мало. Она рассказывала о зимних передрягах, когда у гонщиков, как у торреро, мало работы и временами нужно спать в гараже, а после фирма посылает на гонки другого. Она, наоборот, нагнала на меня тоску. Говорила, что лишь немногие доходят до финиша, и вообще о собачьей жизни.
Так что когда я добрался домой, толкнул калитку и прошел двором, я подумал, что не так уж плохо, если у тебя своя постель, друзья, заведение, где можно хорошо провести время, рюмка и девчонка, из-за которой я под конец влип в историю.
Как-то поздней ночью возвращались мы с нею здорово навеселе, и меня дернуло остановиться возле ограды.
— Ты здесь живешь?
— Ага, с той стороны.
— Да ведь это не дом, а церковь. — Она так хохотала, что в любую минуту мог
— Ничуть, там внутри стоит дом. И давай потише, а то разбудишь предков.
Старики уже спали, и хозяин забегаловки тоже, и все, даже тот тип с памятника напротив, говорят, он пустил себе пулю в лоб из-за любовных дел, но, наверное, у него были еще какие-то заслуги. Только внизу, у излучины реки, виднелись огни, а на улице мелькали время от времени такси с парочками на заднем сиденье, уже готовыми к этому делу.
— Слушай, ты правда там живешь?
— А то нет, вон за той зеленой калиткой. Да что тут такого?
Она снова за свое, это, мол, не дом, а церковь.
— Может, у тебя отец священник?
И опять хохотать, того гляди лопнет со смеху.
Тут я вставил ключ и дал ей войти, и при свете фонаря с улицы она застыла, точно увидала что-то феноменальное, как говорят по телику, когда отвечают на какой-нибудь вопрос. Только дом ей совсем не понравился, хотя сама она живет в пансионе, в такой узкой комнате, что ее прозвали трамваем.
— Там спят твои родители?
— А где же им быть, если мой отец сторож?
Она стала обрывать веточки у герани, говоря, что ее хозяйке нравится герань фиг знает какого цвета, и если она их принесет, эта самая хозяйка, которая наверняка та еще штучка, будет ей очень признательна.
Она здорово надралась, потому что отправилась по тропинке среди кустов ежевики, где запрещено ходить, потому что может упасть черепица или балка, а смерти глупее не придумаешь.
Она там ходила, как потерянная, словно Христос, в колючках, вскрикивала, что укололась, без конца хныкала и чего-то все искала на земле.
— Ты чего ищешь?
— Сумку потеряла.
— А она у тебя была?
— А то нет.
Вдруг она расплакалась. Я не знал, как мне быть, и стоял истуканом, точно из ежевики мне явился сам епископ собственной персоной.
— Чего ты ревешь?
Она не ответила и снова принялась плакать, сидя на обломке колонны, которую не успели установить.
И пошло-поехало: что в сумке у нее были деньги заплатить хозяйке, и она теперь не знает, как ей быть, что если она решит с собою покончить, то выбросится из окна или примет тюбик снотворного, лишь бы положить конец этой проклятой жизни. Вот всегда так: вытянула из меня денежки, а потом уж на кучу песка, который завезли под самый конец работ, это не хуже, чем на флексе, только немного холоднее.
Вверху луна, такая большая, как глобус, летняя луна, такая желтая при восходе, пряталась и снова выходила из-за туч. С реки тянуло холодом, и, когда дело было сделано, у нас зуб на зуб не попадал. Тут она заладила про то, что с нею будет, что я-то мужчина и у меня есть дом, а она еще неизвестно чем кончит.
Ну что же это такое? Как говорит мой отец, родился в сорочке. Уж точно, одним с мальства везет, а другим нет, видно, такие невезучие уродились, взять бы хотя эту девчонку, да и других, с которыми я был, ведь и ей это дело понравилось прямо на песке, закроешь глаза — и ты в Бенидорме [12] , понравилось, что все было на уровне, а для меня это потом обернулось историей с сумкой и самоубийством.
12
Бенидорм — популярный курорт на юго-востоке Испании, в провинции Аликанте.
Через какое-то время стало рассветать. Побелели трещины на черепице, проступили балконы в домах напротив. Загромыхали первые автобусы, пролетела стая голубей, вдали зазвонил какой-то колокол.
Тут я ей сказал:
— Знаешь что, детка, пора. Давай я найду тебе такси, и отправляйся домой, в постели слезы просохнут. — Еще я сказал что-то вроде «завтра увидимся», когда на прощанье она чмокнула меня в щеку, совсем как в кино.
А на неделе снова в клубе, как я и думал, знать меня не знает, в упор не видит, пришел — любуйся на негра. Потом я увидел, как она танцевала не то с китайцем, не то с японцем, а может, с одним из этих, из Вьетнама, которые очень задаются, а доставал-то он ей, само собой, до пупа. Она сделала вид, что меня не замечает, а мне хоть бы что, потому что я уже два-три дня вне игры, днем с шефом на работе, вечером за рюмкой, сижу себе спокойно и слушаю.
Самое плохое началось, когда я вернулся домой, но не в тот вечер, а в другой, днями позже. Кто бы это мог быть? Кто посмел пикнуть, донести в епископат? Наверное, кто-то, кому летом не спится, или кто встает рано, или, может, какой умник из тех, что учатся ночи напролет, а может, тот же ночной обходчик.
За обедом начались расспросы, я все отрицал, и отец швырнул в меня нож, попал не попал, а царапина осталась. Все из-за бешенства да из-за рюмок, которых он перебрал, потому что, видите ли, я семью опозорил.
Так всему пришел конец. Из-за глупости, по вине девчонки, которая сама все заварила, хотя нам и без того уже готовили бумагу на вылет, из-за одних только выпивок отца. Нас оттуда и вышвырнули. Как водится, с самыми сердечными напутствиями. Пришел человек с письмом-уведомлением, или как его там, — вручил и ушел, а в письме приказ убираться.
Где мы теперь живем? Да можно сказать, в трущобах. Тут есть клуб — не клуб, а одна насмешка, два-три завалящих бара, и на этом все. Вставать на два часа раньше, чтобы шеф не отпускал свои шуточки и не ворчал «ложился бы пораньше», а захочешь сходить в приличное место потанцевать и пропустить рюмку и выложи тридцать монет на такси; потому что в здешних барах водка из тех, какую варганят в Галисии, об этом было в газетах: понаделали дел, после которых одни наполовину ослепли, а другие наполовину свихнулись. В здешнем клубе шесть дисков времен танго и два с битлами, когда они еще не отпустили шевелюры и были как римляне. Здесь подают красное вино, а стены увешены рогами, колокольчиками и всякой такой мурой, и еще скамейки, на которых нипочем не высидеть больше четверти часа. Наш дом почти последний, за ним начинается пустыня Сахара, а дальше едва виднеется кладбище с оградой, немногим лучше тех, что тянутся вдоль реки, и церковь с остроконечной крышей из красной черепицы, и все те же зловещие кипарисы. Они нас словно бы преследуют, и, как говорит мой отец, если, поддав, хочет сострить: «Вытянул счастливый билетик — снова на кладбище». Тут его так и распирает от гордости, и он возвращается в бар, где уже сколотил себе новую компанию в домино, за новым столом, в новом баре, из новых дружков. Для него, как говорится в припеве одной песенки, «жизнь продолжается», он первый из нас отошел после бешенства, и продолжал как ни в чем не бывало, особенно когда узнал, что его уважили — дали пенсию; конечно, коктейлями здесь и не пахнет, а вино повсюду одинаковое.
Плохо мне, потому что после девяти, когда на мастерской повесят замок, у меня падает настроение от мысли, что пора возвращаться домой, потому что, не говоря уже о деньгах, ночью не сыскать таксиста, который согласился бы тебя подкинуть; у каждого сын или приятель на переднем сиденье, это на случай, если ты вздумаешь водителя огреть и драпануть с выручкой.
Начинаешь подумывать, а не сменить ли мастерскую или не смотаться ли из дому, как те, о которых пишут в газетах, или, может, податься к Пако, Антонио, Чико, Рамиро, быть при них кем угодно, кем они захотят, вот они-то живут как боги; ведь в конце концов на то они и друзья, к тому же только один из них, Чико, знает ноты, а уж по части электричества — никто, а ведь это так важно, чтобы группа звучала. Я, наоборот, знаю электрику назубок, за это стоит платить, потому что за одни гастроли надо смонтировать столько установок, сколько в мастерской за два года. Дело кончилось бы побегушками — «принеси ключ от двенадцатого», пусть так, а что теперь? «Сбегай купи закрылки, да смотри не задерживайся, не спи, газани немного, отпусти, нажми чуть больше, слазай в яму, сними болт с картера. Что, боишься ручки испачкать? Давай-ка промой эту помпу бензином, он хорошо смягчает кожу».