Задорнов Єнд Кo
Шрифт:
Страшная трагедия разыгралась на Брянщине. Там в течение двух недель вымерло все село Зеленые Елки-Палки. Началось все со смерти механизатора Александра Чеканова, который отравился пятью бутылками некачаственной водки. На поминках по нему еще умерло двенадцать человек по той же причине. А все оттальные умерли, отмечая 9, 10 и 11 дней этих страшных событий. Единственный сельчанин, который остался в живых, потому что был в командировке, вернувшись, умер от сознания того, что ему придется всех поминать,
Житель Екатеринбурга Сергей Тужилкин обвинил своего лечащего врача в некомпетентности. Врач определил, что тот страдает вуайеризмом — т.е. страстью подглядывать. На это Тужилкин сказал, что от вуайеризма он не страдает, а наоборот — получает большое удовольствие.
Чрезвычайное происшествие в детском саду №52. Там воспитанники средней группы захватили воспитательницу, и в течение четырех часов глумились над ней. В частности: заставили ее съесть три тарелки манной каши, спеть песенку про елочку под аккомпанимент расстроенного пианино, а потом принудили спать днем. Вечером полуживую после измывательств воспитательницу, дети согласились отдать только ее родителям.
ШИЗГАРИКИ
Кто придумал слово выхухоль?
За что город Талды-Курган так называется?
Едят ли ханты манты?
Едят ли папуасы гагаузов?
Знают ли коряки, что их так называют?
Желтеют ли китайцы при желтухе и свинеют ли русские при свинке?
Чем Берлен лучше Черчиля?
Курил ли «Винстон» Черчиль?
Краснел ли до корней Чуковский?
Нюхал ли когда-нибудь Кассиус клей?
Ел ли Брюс Ли мюзли и какие его в этот момент посещали мысли?
Бывал ли Отто Шмит у отоларинголога, а Навохуданасорр у ухо-горло-носа?
Входил ли Эль Греко дважды в одну реку, и что об этом думали раки?
Куда Марк шагал?
Любил ли Лебедев кумач, Новиков — прибой, а Нимирович — Данченко?
Был ли у Джона Мейджера пейджер, был ли у Джона Мейджера менеджер и знал ли этот менеджер номер пейджера Джона Мейджера?
Где наша не пропадала?
Можно ли в тюрьме стоять?
Помогают при запорах катаклизмы?
Как выглядит Ёкарный-Бабай?
Может ли русский язык довести до Киева?
Можно ли смотреть телевизор до потери пульта?
Как электрики относятся к ток-шоу?
Любят ли ежики прикалываться?
Топают ли модели?
Как сделать научный фильм популярным?
Нифертити — это имя или глагол?
Может ли, рожденный ползать летать Аэрофлотом?
По какому шоссе шла Саша, когда сосала сушку?
Бастурмуют ли в восточных ресторанах и можно ли за это заслужить пахлаву?
РОССИЯ — ЭТО НЕ ГОСУДАРСТВО — ЭТО РОДИНА!
После концертов, как правило, за кулисами собираются зрители.
Кому автограф, кому сфотографироваться с тем, кто выступал. Как теперь говорят — «сфоткаться». Я никогда в жизни ни у кого не брал автограф. Только щедро раздавал, не скупясь, поскольку чего-чего, а этого добра у меня навалом. Честно говоря, я не знаю, зачем людям нужны автографы. Может, они и впрямь, как я когда-то шутил, прикладывают их к больным местам. Но у некоторых «фанов» этих листочков с торопливыми, непонятными загогулинами артистов, больше, чем горчичников у больного пожизненным бронхитом.
Желание сфоткаться понимаю. Показать компании: видите, это я, а это мой кореш Мишка!
В Воронеже после концерта я, как обычно, работал банальным закулисным фотоателье. Сначала спросил куда встать, кого обнять, к кому прильнуть? Расставил руки, как коршун крылья в полете, а под ними уже минут двадцать менялись желающие прослыть моим лучшим корешом или корешицей.
И вдруг я заметил поодаль женщину. Ее трудно описать. В ней все было обычным. По таким русским женщинам трудно сказать, сколько им лет.
У нее в руках была рукопись. Небольшая. Она подошла ко мне последней:
— Извините, я не фотографироваться…
— А что?
— Хуже. Почитайте, пожалуйста, — это мой сын написал. Он талантливый. Не пожалеете.
По ее глазам, которые старались быть веселыми и непросящими, я скорее почувствовал, чем понял, что лет десять ее сын пытается достучаться до какого-нибудь приличного издательства. Тут же представил, сколько он выслушал от редакторов унизительно-утешительных слов. Вспомнил десять лет своей молодости, которые я мытарствовал по столичным редакциям. Один из престижных редакторов наипрестижнейшего юмористического издания, прочитав первый абзац моего рассказа, сказал: «Дерьмо!».
Я покраснел. Я тогда умел это делать еще без напряжения. «А если в нем что-нибудь переделать?» — спросил я, не столько надеясь, сколько от растерянности.
— Все равно дерьмо будет! — вынес редактор окончательный приговор, не подлежащий обжалованию.
Через три года после того, как я получил премию «Золотого теленка» «Литературной газеты», рассказ был много раз перепечатан. Причем, один раз тем же редактором. В ресторане Центрального дома литераторов за бутылкой, которую я ему поставил, я сказал: «Между прочим, в этом рассказе я так ничего и не переделал».
Без смущения он мне ответил: «А он так и остался дерьмом. Просто ты теперь у нас знаменитость. И у тебя можно печатать все. Все равно будет успех. Давай выпьем за то, что ты своего добился. Молодец! Я верил в тебя! Поэтому и не печатал. Посылал тебе испытание. Ты мне должен за это еще одну бутылку поставить за правильное воспитание».
Я с ним согласился. И поставил еще одну бутылку.
Глядя на эту женщину за кулисами, я вспомнил все это. И пообещал ей прочитать рассказы сына.