Загадка Бернулли, или Закулисье «Спортлото»
Шрифт:
Розенский секунду смотрел ей вслед с сожалением и даже разочарованием, как рыбак, упустивший большую рыбу, – было с его стороны непростительно пускать на самотёк развитие отношений с Арумовой. Он увидел стоявших чуть в стороне нескольких старушек, предприимчиво расположившихся подле подъезда театра с выставленными на картонных коробках на продажу букетами цветов с садовых участков. Он подскочил к одной из них, схватил букет, сказав на ходу: «Извините, я мигом вернусь и заплачу», бросился догонять Арумову. Она уже садилась в автомобиль, когда он подбежал сзади и протянул ей букет, составленный просто, но с большим вкусом из садовой ромашки и веточек розовой и синей лаванды.
– Это от меня!
– Какое чудо! – сказала Арумова, выйдя из машины. Она осторожно взяла букетик и поднесла его к лицу, ощутив острую свежесть зелени только что срезанных стеблей ромашек и горьковато-пряный запах лаванды. – Как мило!.. Но за что?..
Розенский, имевший некоторый опыт завоевания женских сердец, на её вопрос сразу не нашелся что ответить.
– Хотите сказать, что просто так, без повода? – загадочно улыбнулась Арумова. – Ах, до чего приятно получать цветы просто так, без повода!
– Да,
– Спасибо! – сказала Арумова. – Я тоже рада была с вами, Михаил Львович, познакомиться ближе.
– А можно у вас спросить?..
– Конечно! – сказала Арумова, стараясь быть как можно приветливей, одновременно сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, потому что знала, что Розенский у неё сейчас спросит самое банальное, слышанное ею не раз: что она делает вечером или завтра? Но она и боялась спугнуть его нечаянно-обидным словом, взять неправильный тон, чтобы у него не сложилось мнение, что с ним говорят, как с младшим по возрасту, из-за чего он мог стушеваться, а она все испортить.
Но Розенский сказал:
– Завтра День города. Если у вас нет каких-то планов, может быть, мы увидимся на празднике?
– У меня на завтра планировалось именно побывать в парке на празднике Дня города, – она протянула Розенскому руку. На ее лице светилась улыбка благодарности: – С удовольствием приду!
Было заметно, что она, много видевшая в жизни, готовая к разным превратностям судьбы, тоже немного растерялась, явно не ожидая такого внимания. Разведясь с третьим по счету мужем, но от этого совсем не страдавшая, она, как зрелая женщина, не испытывала недостатка в ухажерах, которые, по какому-то странному стечению обстоятельств, были либо вдовцами, либо тоже разведенными, но все, как один, много её старше, каждый со своими особенностями и привычками, которые, как она ни старалась, не только не могла изменить в них, но понять и принять. Поэтому с каким-то чувством надежды и даже благодарности судьбе приняла внимание этого молодого мужчины, вдруг увидев в нем возможного спутника жизни, в которой не могла терпеть одиночества и в силу своего характера, и привыкшая всегда быть с людьми. Она давно стала понимать, что мужчину и женщину в совместной жизни связывает не столько любовь, сколько самые разные обстоятельства. Поэтому, видимо, словно созданные друг для друга мужчина и женщина, не живут вместе, а те, которые совершенно разные, даже равнодушные друг к другу, сходятся и живут вместе и долго. В «Спортлото» директором её назначили сравнительно недавно – два года назад, а до этого она была в торговле, считала, что хорошо разбирается в людях. Опыт ей теперь подсказывал, что со стороны Розенского была, без сомнения, попытка ближе с нею познакомиться. Полный сил молодой человек, которому она могла бы приходиться старшей сестрой, казался ей несколько неуверенным, но эти незрелость и наивность и подкупали; было очень приятно и романтично, как ей казалось, его неумелое внимание. «Как знать, – думала она, – может быть, на этот раз больше повезет, будет у меня достойный спутник в жизни!»
Остаток вечера Розенский провел в сильной озабоченности. Несмотря на то что жизнь в 80-х годах прошлого века была скудно-однообразная, но в большом областном центре, в котором жил Розенский, хватало мест, где открыто и скрытно предлагались соблазны и развлечения на любой вкус, кошелек и темперамент. Розенский, причислявший себя к некой элите города, будучи завсегдатаем таких мест, с некоторого времени для знавших его друзей пропал, словно потерял интерес к жизни, стал скрытным, малообщительным, как будто переродился из веселого и беззаботного человека в нелюдимого. Трудно было поверить, что он потерял вдруг вкус к красивой жизни. И он продолжал страдать из-за отсутствия ресторанов, походов в театры и шумных пикников, от чего невозможно никак отказаться, однажды привыкнув. Но мог ли он объяснять каждому приятелю или приятельнице, что причина была слишком проста – не было денег. Было ему над чем задуматься, и когда собрался на встречу с Арумовой. Ведь для утех на празднике города, а возможно, на обед в ресторане были нужны деньги, которых у него не было, и занять было тоже не у кого, потому что всем, у кого брал деньги, был должен; деньги не отдавал, тянул сколько было можно, а многие уже и переставали напоминать о долге, слишком поздно начиная понимать, что он не вернёт, и ругали себя за доверчивость и зарекались связываться с ним. Оставался, правда, один человек, у кого Розенский не занимал, и не потому, что не хотел у него занимать, а потому что знал, что тот ему никогда не займет денег, – это был его старший брат Валерий.
В семье Розенских существовало строгое правило: не брать друг у друга деньги. Кто и когда его установил – они не знали, но правило это передавалось от отца к сыну. Согласно этому правилу, у чужих занимать было можно, потому что иногда можно было и не отдавать; самое плохое, что после этого могло случиться – это должник и кредитор ссорятся, становятся злейшими врагами, потому как ничто на свете не делает ненавистными другу к другу людей, как неразрешенный денежный вопрос. Именно по этой причине у Розенских было установлено жесткое правило, что между родными недопустимо занимать деньги, чтобы потом не рассориться навсегда, а еще и потому, что это всё равно что переложить из одного кармана в другой; подарить – другое дело, но занимать – ни за что! Их старый родитель Лев Семёнович, умирая, строжайше запретил сыновьям занимать друг у друга деньги как страшный грех, за который им не видать рая. Запретил даже обращаться с подобной просьбой, потому что отказ (всякие могут быть обстоятельства, например, ну, действительно, нет денег, чтобы занять) может быть воспринят с обидой тем, кто просит. Розенский, поначалу всегда прислушивающийся к словам старших, со временем стал их воспринимать с некоторой иронией, как пережиток дремучего невежества, считал это правило неприменимым к современной жизни,
Но теперь раздумывать было некогда. Розенский поднял телефонную трубку и набрал номер брата. Тот выслушал, не перебивая, и сказал, что очень удивлён его просьбой, потому что ничего до сих пор подобного между ними не происходило; из сказанного может сделать вывод, что брата с такой просьбой вынуждают обращаться какие-то исключительные причины-обстоятельства. «Я у тебя, Миша, не спрашиваю, что за проблема, – сказал Валерий, – но раз говоришь, что эта проблема тобою решаема и для этого надо не так и много денег, как говоришь, двадцать рублей, хотя замечу, что двадцать рублей составляют ровно половину моего аванса, и это не такая маленькая сумма, но не буду нарушать наказ нашего папы никогда не давать взаймы родным, поэтому просто подарю тебе двадцать рублей. В связи с этим я вспоминаю историю, имевшую место в бытность нашего папы. У него был, как ты знаешь, брат Рувим, и были тогда трудные времена. Так вот, ему наш папа подарил целую пачку чаю, что для того времени был очень серьезный жест, – чай почти на вес золота, потому что деньги не имели никакого веса. Но по прошествии какого-то времени Рувим вернул нашему папе пачку чаю… Вот видишь, был такой случай, и как строго соблюдались обязательства!» – «Да, да, в точности не помню о таком случае между папой и дядей Рувимом, но, кажется, мне кто-то говорил об этом», – сказал Михаил Розенский, слушая наставительную и длинную речь старшего брата и покручивая в это время с нетерпением, ожидая, когда же тот закончит поучать, пуговицу на пиджаке. «Миша, ты тогда был еще мал и мог не знать об этой истории… Однако мне интересно: от кого же ты мог слышать о ней? Я, мне кажется, не рассказывал тебе об этой семейной истории. А это была очень поучительная история… До сих пор помню, как папа передавал из рук в руки пачку чаю. Он ее передавал так, как будто это была хрустальная ваза, которую если уронишь, то уже никогда не восстановить… Так было именно с пачкой чаю… Я даже запомнил, какие на той пачке были нарисованы слоники; их было три, а чай был не простой, а индийский – вещь по тому времени, скажу тебе, совершенно невероятная, расстаться с которой папе, я так думаю, было очень нелегко…»
Розенский продолжал вертеть пуговицу, думая о том, что и его брату также нелегко расстаться с двадцатью рублями, и не заметил, как перекрутил нитки и пуговица отвалилась. Он от злости чертыхнулся и в ответ услышал: «Миша, ты, пожалуйста, разговаривай со мною в трубку, не отвлекайся, потому как я не расслышал, что ты сказал». Терпение Михаила Розенского было на исходе, и он уже хотел отказаться от затеянной просьбы с деньгами, как в трубке была произнесена фраза, из-за которой и продолжался их долгий диалог: «Быть может, когда-то так случится, что и ты мне тоже подаришь двадцать рублей, как подарил дядя Рувим нашему папе». От радости Розенский чуть не уронил телефон и почти крикнул: «Да, Валера! Мой дорогой старший брат, я обязательно подарю тебе двадцать рублей и еще что-то от себя лично… Кажется, я вспомнил, кто мне рассказал историю о той пачке чаю… Я её слышал от нашей тетушки Иски, которая живет в Бендерах!» – «Как замечательно! – почти пропел на другом конце провода Розенский-старший. – Раз ты это вспомнил, то, думаю, не забудешь наш теперешний разговор о двадцати рублях, которые я тебе готов подарить, а ты потом мне их подаришь назад… Так и быть, приезжай за двадцатью рублями… Но не сейчас, утром… Вечером дарить деньги не принято. Да и мои все уже легли спать…»
Едва дождавшись утра, Розенский поспешил к брату и скоро уже стоял на пороге его квартиры. Они поздоровались. Была суббота, Валерий, судя по внешнему виду, давно был на ногах, но пройти в квартиру не пригласил, а, испытующе-вопросительно глядя на него, сказал:
– Так рано? Я думал, будешь попозже. Если бы пришел попозже, мы могли вместе позавтракать, но завтрак еще не готов… Однако сегодня суббота – нельзя ничем заниматься, в особенности важными делами, а давать деньги – это очень серьезное, требующее внимательности дело. Я вчера совсем забыл, обещая тебе подарить деньги сегодня, что будет суббота, когда ничего нельзя делать. Лучше бы обещал тебе подарить двадцать рублей в воскресенье. Теперь даже не знаю, какой грех сильнее: подарить двадцать рублей сегодня, в субботу, или, дав обещание, его не выполнить перед родным человеком… – Валерий задумался.
Михаил даже догадался, о чем он думает, вспомнив, как однажды брат с ним делился из прочитанного в «Мишне» о правилах субботы. Тогда речь шла о том, – рассуждали толкователи «Мишны», – можно ли в субботу, например, давить вшей? Одни считали – нельзя, поскольку вообще ничего нельзя делать руками, более того – это убийство живой твари, созданной Богом. Другие считали, что можно, потому что это касалось личной гигиены, а в личной гигиене человек вынужден кое-что делать именно руками, например мыть задницу. Брат, видимо, вспоминал наставления о субботе и мучился, как поступить. К счастью, вернулся к реальности и вдруг сказал: