Загадка Меривезера

Мы занимаемся литературной самодеятельностью – переводим детективы времен Агаты Кристи, и пытаемся собирать средства на их издание. Жаль что книги в жанре классического детектива выходят так редко. Вернее, выходят они часто, но в основном это постоянные переиздания все тех же Кристи, Конан Дойла и еще нескольких авторов, которых можно по пальцам пересчитать. А вот остальных писателей, которых

в те годы было немало, печатают редко. И вот мы решили взять дело в свои руки и наладить выпуск новых переводов малыми силами.

P.S. Несколько неловко заниматься сбором средств на новые переводы – вроде как попрошайничать, но все же надеемся, что книжки, над которыми мы работаем, интересны не только нам. А значит попрошайничам не в корыстных целях, а ради общего дела.

Если кто желает в этом поучаствовать – загляните к нам в блогили в нашу группу Вконтакте — vk.com/deductionseries

Страх? Страх! Когда последний полицейский наконец-то вышел из дома, я смутно понимал, что я – Кадуолладер Ван Гартер, сидящий у окна и взирающий на пробивающийся сквозь туман рассвет. Но если бы в этот момент кто-то настаивал, что я – Красная Шапочка, восклицающая: «Бабушка, какие у тебя большие зубы!», то я наверняка согласился бы с этим, притом не из желания показаться эксцентричным. Все, что было Кадуолладером, и все, что я знал в течение шестидесяти с лишним лет, испарилось – вероятно, вытекло вместе с потом, а оставшийся в столовой объект, скорее походил на воздушный шарик, раздутый от страха до невероятных размеров.

Стоило бы мимоходом заметить: трусость никогда не была свойственна семье Ван Гартеров. Если вернуться от настоящего времени к дням старого Генриха, [1] то было бы не найти такого Ван Гартера, который испугался бы чего-то, кроме по-настоящему страшных вещей: испанских пушек, индейских томагавков, немецких пулеметов, да и те раззадоривали его и давали стимул проявить храбрость. Я не ориентируюсь только на героев из семейной истории. Вероятно, они просто были горячими воинами. Но в течение многих лет они отважно встречали удары судьбы, даже если им приходилось биться со Смертью.

Впервые Смерть навестила нас той ночью, и хотя тогда я этого не знал, она придет еще. Но в то утро меня беспокоило другое. Смерти я не боялся. Ни один достойный человек, проживший более трех десятилетий, не боится смерти или ее посланников. Если бы в тот момент я знал, что кто-то где-то прячется, я бы испытывал покой. Я даже не боялся того, что вскоре найдут убитой мою племянницу Вики, которая час назад ушла к себе в комнату. Будь я посообразительнее, я бы боялся этого. Но нет, моя проблема была в том, что впервые я боялся жить, и причину моего страха было не устранить. Я не имею в виду, что меня что-то подстерегало, а я боялся взглянуть ему в лицо. Я хочу сказать, что во время ужасов прошедшей ночи оно предстало передо мной, а я так сильно отказывался посмотреть ему в глаза, что оно ушло. Исчезло. А вмести с ним ушло и осознание себя как Кадуолладера Ван Гартера, а осталось лишь самое нелепое, что может быть на нашей планете – перепуганный до ужаса пожилой толстяк.

Если бы только что вошедший в столовую Пол Кизи не был по уши влюблен в Вики (или в ее деньги – что, как я полагаю, для парня такого рода одно и то же), то в бледной улыбке, которой он одарил меня, было бы больше веселья и меньше жалости. Затем он с деланным английским акцентом заметил: «О, здесь мистер Ван Гартер. Мерзкое дело. Да?». Акцент притворный – он никогда не был дальше своего родного Орегона.

Он выдвинул стул и повернул его спинкой вперед, чтобы сесть, расставив ноги – манерность слабаков, пытающихся казаться мужественными. «Думаю, – продолжил он, – нам надо что-то сделать, если вы понимаете, что я имею в виду».

Я попытался закрыть рот, но обнаружил, что он и так закрыт. Тогда я попытался открыть его и к своему облегчению услышал ответ: «Вызвать Шерлока Холмса или Маленгрина». [2]

Я не образован и при малейшей возможности пытаюсь

проявить те клочки знаний, что у меня есть – более сорока лет назад меня выгнали из колледжа за попытку изобразить из себя сына богача. Мой отец, да благословит его Бог, не стал подымать шум, а пригласил меня посмотреть, что можно сделать в роли сына бедняка, и приостановил мое пособие на год. В конце того года я был настолько занят, помогая Гроверу Кливленду [3] воевать с апачами в Техасе, что позабыл о возвращении к классическому образованию. В течение следующих четырех лет я… ну, если кратко, я занимался прочими делами – теми, которые я находил более интересными и более плодотворными, нежели изучение греческих глаголов.

В 1981 я прекратил участие в строительстве канадской тихоокеанской железной дороги (там я командовал прекрасной командой китайцев). Оказавшись как-то вечером в заведении, куда мне было не положено ходить, я собрал стрит-флэш и, забрав весь выигрыш, отправился домой – навестить родных. Но я нашел Бостон тесным и ограниченным; так что я снова отправился на Запад, не получив на то отцовского благословения, но и не оставив за своей спиной разбитого материнского сердца: ее сердце, конечно, было бы разбито, знай она об этом. Но случилось так, что той зимой она была очень занята в Европе – старалась изо всех сил выдать мою сестру Харриет замуж то ли за принца, то ли за герцога, то ли за графа. Отец никогда не раздавал благословения и боялся идти навстречу, опасаясь того, что я увижу, как он обеспокоен моей решимостью самостоятельно добиваться успеха. Покинув его, я услышал мягкие, христианские проклятья, сопровожденные угрозами не оставить мне ни пенни. В итоге он завещал мне половину своего состояния (в чем я не нуждался, благодаря паре золотых приисков в Юконе; и если бы он оставил его кому-то еще, то, вероятно, сейчас я был бы еще находчивее). Но прочитав письмо от адвоката той ночью в Доусоне, я пролил горячие слезы, которые тут же превратились в бахрому сосулек на моем небритом лице. После этого я в последний раз в жизни напился до одурения.

Кстати, об одурении – упоминание о нем может послужить поводом вернуться к разговору между мной и молодым дурнем Полом Кизи.

– Маленгрина? – спросил он.

– Как помнишь, он ходил с сетью для ловли дураков.

– Вы имеете в виду полицейских?

– Конечно, – я думал в первую очередь о себе, но предпочел не говорить об этом.

– Но, кажется, они не нашли никаких зацепок, не так ли?

Кизи предложил мне сигарету, но я от нее отказался. Набив свою трубку, я спросил:

– Во дворе что-нибудь нашли?

– Нет. Ничего. Никаких следов, никаких улик. Но тот разделочный нож… Пистолет, конечно. Знаете, чем больше я об этом думаю, тем более странно выглядит разделочный нож, прямо за окном гостиной… Совершенно необычно, вы понимаете, о чем я?

Я разжег трубку. Через первые клубы дыма я заметил, что Пол Кизи своеобразно смотрит на меня. «Ах, этот хитрый прищур. Этот джентльмен присматривается ко мне», – подумал я и выпустил еще один клуб дыма, и, приняв вид того старого Кадуолладера, внезапно согласился:

– Да. Довольно странно, что ты нашел во дворе тот разделочный нож, – ответил я и попытался присмотреться к нему в ответ, но тут же бросил это бесплодное занятие.

Всякая живая душа, бывшая в Меривезере [4] прошлой ночью, то есть в ночь убийства, знала: у Пола Кизи – железное алиби.

Он был диктором и оператором на маленькой радиостанции в Сэтори-Бэй, и всякий человек, настроившийся на местную станцию «Эй-Би-Си», слышал его весь вечер: вступление, приветствие, славословия, объявления – все это Пол Кизи делал с английским акцентом, звучание которого выдавалось за скромность, наивность и что-то очаровательное.